— Но ведь сообщаться невозможно.
— Моя тюрьма примыкает к Вашей, больше мне нечего сказать Вам.
— Вы правы: я пробью дыру в камине.
Их разговор был прерван стражей и она поспешила увести бывшего министра. Лозен услышал гневный голос Сэн-Марса; потом и его увели в его камеру. Сэн-Марс строго запретил Фукэ общаться с кем бы то ни было, а так как граф разделил с ним его вину, то за это был лишен на три дня прогулки. Лозен воспользовался этим обстоятельством: удостоверившись посредством стука, что Фукэ слышит его, он в первую же ночь принялся за работу. Через шесть дней ему удалось пробить дыру. С этих пор соседи по заключению могли беседовать. Фукэ узнал, что его враги по-прежнему жили, по-прежнему блистали. Эти новости заставили его глубоко вздохнуть. В ночной тишине бывший министр рассказывал Лозену свою удивительно изменчивую жизнь.
Бывшие светила ветреного, элегантного света в тишине своих темниц сделались философами и смеялись над жалкой пустотой своих бывших сотоварищей. Лозен сделал страшные открытия относительно нетерпимости короля, особенно когда узнал, что своим заключением Фукэ обязан не присвоению миллионов, а оскорбленному тщеславию Людовика, разгневанного торжеством соперника.
— Вот та, благосклонность которой я добивался, — сказал Фукэ, поднося к самому отверстию портрет, который он достал из скрытого углубления под постелью. — Я, вероятно, победил бы, если бы Людовик не лишил меня свободы. Он боялся меня, вот почему я очутился погребенным в этих стенах.
Лунный свет упал на бледное изображение.
— Лавальер! — вскрикнул де Лозен, — ах, теперь я понимаю! Вы никогда не получите свободы!
— Я и не жду этого, — спокойно ответил Фукэ, — но этот портрет — для меня сокровище. Я искренне любил ту, которая изображена на нем, и оплакиваю ее судьбу. Эта Монтеспан — сущий дьявол. Чтобы сделаться до такой степени бесчувственным, король должен был попасть именно в такие руки. Теперь он решительно ничего не уважает: он и Монтеспан вышвырнет, когда пресытится ею.
— И иссохнуть здесь! Здесь! — воскликнул Лозен, скрежеща зубами, — в этих безмолвных стенах, куда нас заперли произвол и бесстыдная интрига! В расцвете лет и сил сидеть здесь без надежды на освобождение! Есть ли другой такой несчастный узник, как я?
В эту минуту в тишине лунной ночи зазвучали струны мандолины; звуки словно вспорхнули под своды тюрьмы вместе с серебряными лучами месяца.
Музыкант был по-видимому мастером своего дела, потому что исполнял мелодию артистически. Это была одна из тех испанских песен, в которых смех чередуется с рыданиями.
Лозен жадно слушал; безмолвная тишина ночи увеличивала прелесть звуков.
— Что это? — тихо спросил он, — откуда несутся эти звуки?
— Это — жалобы узника, который еще несчастнее, чем Вы или я. Он не смеет никому показаться, не смеет открыть свое лицо, даже если смерть избавит его от заключения. Он — живая загадка, страшная тайна. Это — самый важный пленник Сэн-Марса. Одним словом, — шепотом докончил Фукэ, — это — “человек в железной маске”.
— Так он все-таки существует? — воскликнул Лозен. — Король никогда не говорил мне о нем. Так, значит, слухи были справедливы? Замаскированный пленник — наш сотоварищ по заключению?
— Да, он находится под этой кровлей. Он несчастнее, чем может себе представить человек, живший в большом свете; он заживо погребен, и… — Фукэ прижал губы к самому отверстию: — понимаете, каково величие коронованного преступника, именуемого Людовиком Четырнадцатым? Этот замаскированный узник — его брат!
Лозен слегка вскрикнул. Соседи по заключению замолчали. Медленно и жалобно замирали последние аккорды песни, потом над цитаделью воцарилась глубокая тишина.
* * *
В эту ночь окна Луврского дворца горели огнями. В залах танцевали. Король только что подвел маркизу Монтеспан к креслу, обитому цветами и поставленному рядом с креслом королевы, и, наклоняясь к своей возлюбленной, сказал:
— Сегодня Вы совершенно очаровали меня, а поэтому приходится простить Вас.
Атенаиса подняла на Людовика взор своих прекрасных глаз.
— Простить меня, государь? Разве я провинилась в чем-нибудь?
Король сел рядом с ней.
— Сегодня у меня было объяснение с принцессой Монпансье. Она умоляла меня освободить Лозена. Вы обманули меня, Атенаиса: принцесса доказала мне, что Лозен не был обвенчан с ней; он только осмеливался надеяться на это и никогда не собирался сделать этот шаг без моего соизволения. Он пострадал невинно.
Атенаиса улыбнулась и слегка прикоснулась к руке короля.
— Значит, я сама ошиблась, государь! Однако мои сведения были почерпнуты из надежного источника… Если граф де Лозен попал в Пиньероль, государь, то я полагала бы, что самое лучшее — оставить его там; самое лучшее для Вашего и для моего спокойствия, а я знаю, что Вы, Ваше величество, любите видеть меня счастливой.
Король поцеловал ее руку и произнес:
— Пусть так и будет! Лозен уж слишком высоко залетел; Ваш покой, Атенаиса, не должен быть нарушен.
Он встал и отошел к королеве.
Лозен просидел в тюрьме одиннадцать лет.
XVIII
Отравители в Сэн-Клу
Мы уже упоминали, что присутствие в Сэн-Клу очаровательной герцогини Орлеанской обращало для всех осень в весну. Кроме того мягкая погода дозволяла делать прогулки; а потому при свете луны в парке можно было встретить веселое общество гуляющих.
Король Людовик также желал принимать участие в общих увеселениях, и, пока в его кабинете делались приготовления к войне, он с придворными красавицами уезжал в Сэн-Клу, чтобы насладиться несколькими часами веселья. Затем нарядная толпа являлась в Версаль, где король делал ответный прием, и таким образом удовольствия сменялись удовольствиями.
Казалось, все тучи рассеялись, и мрачная тайна, тяготевшая над Парижем, также благодаря усердию судей была разоблачена и приведена к желанному концу. Лишь от времени до времени то тут, то там всплывали случаи, снова повергавшие народ в крайнее беспокойство.
Король приказал возобновить розыски; в экстренном совете было решено, непременно, найти остальных, еще не открытых преступников. Где скрывался Экзили? С ареста Лозена он куда-то исчез.
Между тем возобновление следствия нисколько не мешало веселью, царившему при дворе. Новый праздник снова собрал в Сэн-Клу толпу высоких гостей. Сама она явилась в костюме сборщицы винограда; герцог изображал виноградаря; король, королева и придворные были одеты деревенскими жителями. Гости танцевали на зеленом газоне, вокруг высокой мачты, разукрашенной венками и лентами, кружась под звуки простой деревенской музыки: флейты, волынки и скрипки.
