— Ваше сиятельство, — пролепетал смущенный Бенуа, — там майор Форбен…
— Ах, здравствуйте, мой милый майор! Войдите, пожалуйста! Извините меня на несколько минут: я должен написать пару строк маркизу…
Но Форбен вежливо прервал его:
— Извините, граф, но я не могу ждать, пока Вы допишете Ваше письмо. Прошу Вас следовать за мной.
— Приказ явиться к королю? Так рано? И так спешно? Вероятно, его величество имеет в виду нечто очень важное!
— Это действительно — приказ явиться, но, к сожалению, не к его величеству… Граф, я имею приказ взять у Вас Вашу шпагу.
Лозен бросил перо и вскочил с кресла.
— Вы пришли арестовать меня?!
— Да, граф, и вот приказ его величества.
Лозен бросил взгляд на так хорошо знакомое ему leire ce cachet, и, несмотря на все свое мужество, побледнел, потому что прочел, что его приказано посадить в Бастилию.
— Кто это сделал? — вскрикнул он. — Ах, зачем спрашивать! Это — она, злая змея! Она ужалила меня! Форбен, прошу Вас отпустите меня на честное слово — только на полчаса! Я вернусь в срок, минута в минуту!
— Сожалею, — возразил непоколебимый майор, — но мне дан очень строгий приказ: отсюда Вы пойдете только в Бастилию.
Лозен слишком привык вращаться в обществе и видеть всевозможные превратности судьбы, и потому тотчас пришел в себя. В присутствии Форбена и своего камердинера он решился отнестись к случаю легко и весело.
— Хорошо, — со смехом сказал он, — поживем день-другой в Бастилии; это не в первый раз. Притом там вовсе не так дурно. Бенуа, мой плащ, шляпу, перчатки! Положи в кошелек денег!
Бенуа бросился помогать своему господину одеваться; Форбен молча рассматривал картины на стенах.
— Ты пойдешь к маркизу д’Эффиа, — сказал между тем Лозен камердинеру, — и скажешь, что обстоятельства помешали мне теперь же обратиться к нему за объяснениями, но что я это сделаю в четверг или в пятницу; он уже знает, в чем дело. Если пришлют от Пенотье, то скажи, что я вернусь из Бастилии не раньше четверга, и тогда мы докончим наш разговор. А теперь, господин Форбен, если угодно, — я готов.
У самого подъезда стояла карета, окруженная гвардейцами, фаворит сел в нее вместе с Форбеном, и они поехали в Бастилию.
Лозен тотчас заметил, что на этот раз его заключение будет гораздо строже. Безмо был вежлив, но необыкновенно холоден; комната, отведенная ему, была мала и имела жалкий вид, и тюремщик поспешил закрыть двери, не обменявшись ни одним словом с заключенным.
Страшная ярость овладела графом; он кричал, топал ногами, стучал кулаками. Он проклинал маркизу Монтеспан и слабохарактерность короля. Страстные выражения его гнева были, очевидно, очень громки, потому что он скоро услышал стук в решетку камина в комнате, находившейся над его камерой. Тогда он умолк.
Как только наступила тишина, через отверстие камина послышался голос:
— Слушайте Вы, кто бы Вы ни были? Не беснуйтесь же так, черт возьми! Вы лишаете единственного утешения, которое мы здесь имеем: сна. Постарайтесь поскорее привыкнуть к своему положению; ведь мы так же неистовствовали сначала, но это не помогает. В конце концов успокаиваешься. Когда Вы просидите здесь, как я, шестнадцать лет, то и Вам будет все безразлично.
У графа мороз пробежал по коже. Шестнадцать лет! Просидеть шестнадцать лет в тюрьме, ему, королевскому любимцу, которому льстили, которого обожали!
— Это невозможно! Король не может этого желать! — сказал он, — нет, этого не может быть! Да и разве я не выпутывался всегда из всякой опасности? Разве мои враги не оказывались потом у моих ног? Впрочем, ведь это в первый раз, что мне пришлось бороться с женщиной, в которой с очарованием красоты соединяются сила ума и жажда к интригам. О, я погибну, я умру! Лавальер не была мне опасна: она хочет владеть монархом. — Он прошелся по своей клетушке. — Но ведь есть же для меня еще какие-нибудь пути!.. Что собственно вызвало мое падение? Ну, да, конечно: моя связь с принцессой Монпансье. О, они там все подкапывались под меня, я это знал. Они еще во Фландрии сговаривались об этом. Но еще есть надежда: пока я в Париже, вблизи от Вас, подлые скоты, Вы еще попомните меня! Завтра же я выпущу свои заряды: письмо к Монпансье, письмо к Экзили, — и маркиза будет опозорена, чего бы мне это ни стоило! Ах, если бы только я мог поговорить с Дегрэ!
После этих рассуждений на графа напала страшная тоска. Он бросился к камину и закричал в трубу:
— Послушайте!
— Что такое? — спросил голос из верхней камеры.
— Если Вы когда-нибудь выйдете на свободу, то расскажите всему свету, что в Бастилии сидит в заключении граф де Лозен, любимец короля, называющего себя христианнейшим, а заключен он сюда за то, что роптал на короля за нарушенное обещание и за то, что не хотел лизать бархатные лапки его любовницы Монтеспан! Расскажите всем и каждому, что Монтеспан — ведьма, которой все должны остерегаться. Прощайте!
— Прощайте! — ответил голос сверху, — не премину сказать все это, если меня выпустят отсюда.
Это была крошечная, жалкая месть, облегчение для сердца Лозена, переполненного яростью, и он почувствовал, что это все-таки несколько успокоило его.
Только для чего он изливал свой гнев совершенно чужому и, может быть, опасному человеку? Ведь он сам мог надеяться на освобождение скорее, чем кто-либо другой! Однако скоро мрачные предчувствия стеснили ему грудь: он увидел впереди длинный-длинный ряд дней тяжелого заключения.
Значит удача покинула его.
Разбитый, уничтоженный, Лозен бросился на жесткую постель, и в первый раз после долгих лет глаза дерзкого царедворца наполнились горячими слезами.
После ночи, проведенной в горести и волнении, Лозен стал требовать у Безмо принадлежностей для письма; но комендант Бастилии, обыкновенно крайне предупредительный, велел сказать заключенному, что, к сожалению, получил приказ не давать графу ни книг, ни бумаги, ни перьев.
Лозен понял, что его причислили к самым серьезным заключенным. Он сел на грязный стул и едва притронулся к завтраку; остальное время дня он провел в размышлениях и ничтожестве человеческого величия.
Наступил вечер. Граф услышал, как на тюремной башне пробило шесть часов. При последнем ударе дверь тюрьмы отворилась, и вошел человек в военной форме, сверх которой был накинут плащ; из-под последнего виднелась длинная шпага. Лозен узнал в нем д’Артаньяна.
Знаменитый мушкетер подал графу руку и, сострадательно взглянув на него, произнес:
— Граф, берите свой плащ и следуйте за мной.
— Меня требует король?
— Нет, Вы вместе со мной должны покинуть Париж.
