Император и народ победили.
Умиротворенные и благосклонные теперь боги перестали враждебно уединяться и поселились в пагодах, где в честь их были воздвигнуты литые из чистого золота кумиры.
И в недрах самой богатой из семнадцати провинций на берегах реки была раскинута самая большая из семнадцати столиц. И Хоанг Ти вглядывался в нее. Не доживет Она до преклонного возраста; не будет она вековечной. Другие займут ее место. Но теперь было время ее величия; она была императрицей городов. За ее серыми стенами была ограда из красной стены; внутри красной стены стена желтая; и в ней лиловый дворец. Там жил сам император.
Хоанг Ти видел это — он лежал на циновке под зонтиком, усыпанным драгоценными каменьями. Слуги, распростершись в отдаленье, преклоняются перед ним и возжигают ладан вместе с маленькими свитками серебряной бумаги.
Он лежал на циновке, держал трубку и курил.
И высшее счастье светилось в его глазах, и Хоанг Ти сознавал это счастье. Несказанный покой царствовал в императорском святилище, и Хоанг Ти чувствовал, что такой же покой царит под шатром между красным богом и им самим.
И вот глаза Хоанг Ти увидели еще более далекое.
Вне лилового дворца, вне желтой стены, вне красной и серой стены целый город курил подобно императору. Широкими клубами растекался опий из трубок, обволакивая весь народ своим возвышающим опьянением. Глубокие мысли отражались на лицах людей, и каждый день они становились величественнее под действием ясновидящего снадобья.
Вне города, вне провинции и до самых снеговых границ срединной империи, растекался опий над городами и деревнями, и повсеместно вместе с ним приходил мир, терпимость и философия; вместе с ними приходила мудрость и доброта.
Империя была основана, империя процветала. Торжествующий народ почил на лаврах и наслаждался своей победой. И опий научил его неге отдыха, радости медлительной истомы в недрах курилен, овеянных легкими грезами, реющими среди черного дыма. Философский опий умерял дикую грубость варваров, облагораживал несоразмерную энергию, цивилизовал и утончал грубое естество, слишком мощное и слишком изобильное. И при содействии опия, народ очень скоро стал счастливым, мудрым, очень счастливым, слишком мудрым…
Когда солнце взошло, Хоанг Ти, бледный и с глазами подобными бронзовым зеркалам, вышел из шатра. Он держал в своих руках трубку, лампу и опий. Бог с червленым лицом исчез вместе с рассеявшейся ночью.
Хоанг Ти направился к реке, и народ безропотно последовал за императором.
Хоанг Ти размышлял о том, что в своих руках он несет мудрость и благо всего народа. Но в то же время он видел лес, лес, который нужно было срубить. Он измерил взором необъятные просторы лесов, на месте которых должно было основать империю. И он посмотрел на народ, на это орудие, предназначенное для невероятных трудов.
Народ был диким, крепким и сильным. Он мог быть примитивным, но мощным и непреодолимым орудием. Если его утончить, полировать, то его созидательная энергия несомненно исчезнет, испарится в черных клубах дыма…
Все это передумал Хоанг Ти, но ничего не было видно на его неподвижном челе.
Вслед за тем, когда ноги его уже вступили в реку, он произнес «Потом» и разжал свои руки.
Трубка, лампа и опий упали. Народ, не задумываясь над этим, шел ему вслед.
Джонка дремала среди бирюзовой бухты, а Хонг Коп, согнувшись на циновке, читает философа. Еще не настало время курить.
Кругом него в тихих водах Фэ Ци Лунга возвышается в виде колонн бесчисленное множество островов, похожих друг на друга подобно окаменевшей армии, и тонкинский туман, тяжелый от знойного солнца и слишком теплого дождя, кладет отпечаток тайны на Фэ Ци Лунг, тайны беспокойной и коварной Азии.
Но именно недоступный Фэ Ци Лунг и его туманы освободили Хонг Копа от презренного владычества пришедшего с севера Хонг Ти. Он свободно продолжает свою возвышенную жизнь хищной птицы, постоянно совершая набеги на боязливые джонки купцов и рыбаков. Хонг Коп, пират, без сомнения потому, что философия требует, чтобы ее ученики избегали унизительного труда; не следует им быть ни земледельцами, ни ткачами, ни литейщиками бронзы; ум и мудрость притупляются при постоянном соприкосновении с теми же самыми предметами, теми же приемами ремесла. Может быть впрочем Хонг Коп стал пиратом по каким-нибудь другим неизвестным причинам, ибо кто может проникнуть в ясную и горделивую душу просвещенного вождя людей.
Он презирал все; и жизнь презирал так же, как и смерть.
С насмешливым безразличием смотрел он на своих воинов, по-детски гордящихся своим блестящим снаряжением и на купцов, которых он грабил и убивал или которых отпускал единственно по воле своей причудливой фантазии, перед которой преклонялись пираты, так как помнили, что Хонг Коп был почти божественного происхождения; так же преклонялись они перед его величественной красотой и непоколебимым мужеством. И, действительно, опий проник во все его тело и голову, усовершенствовав все его существо и чрезвычайно «возвысив его над людьми.
В глубине своей джонки он читал философа. Парус из рисовой соломы надувался, как от ветра, но ветра не было. Тусклое небо простиралось над бухтой своей знойной белизной, Хонг Коп знаком позвал женщин, которые день и ночь распростертые перед своим господином ловили его малейшие желания. Одна из них держала над задумчивой головой своего господина желтый шелковый зонтик. Две другие заботливо овевали опахалами непроницаемое его лицо. Четвертая осторожно поправляла длинные гладкие волосы растрепавшейся мудреной прически. Еще три женщины с приготовленным куреньем в руках смотрели в неподвижные его глаза, ибо часто Хонг Коп, сердце которого было всегда подобно холодному камню, желал тем не менее быть любимым в то время, как он курит.
Но только не сегодня… Хонг Коп поднялся. Он казался тонким в своем одеянии из черного шелка с коралловыми застежками. Одну секунду он вдыхал в себя тяжелый полуденный воздух.
Он смотрит на голые, угрюмые скалы, оберегавшие джонку, словно когорта гигантов. Затем, удовлетворенный, он ложится.
Около него тусклая лампа со стеклом, загрязненным опием. В нефритовую трубку, наследие древних царей, положили блестящую пилюлю, обожженную над этим пламенем. И Хонг Коп глубоко вдыхает божественные клубы, и глаза его полны сверхчеловеческих мыслей в то время, как он выпускает через нос клубы дыма и черный дым спускается туманом к воде.
…Мысли сверхчеловеческие,.. В роду Хонг Копа было поколений царей больше, чем осенью красных цветов на кусте кетмии. Века благородного безделья очистили кровь его артерий и улучшили мозг его головы.
