чем я. – Пообещав вскоре зайти в "Вол и плуг" – трактир, которым Тулл управлял вместе с Сироной, он потопал вслед за своими людьми.
«Оптион еще бодр, – с сожалением подумал Тулл. – Служба в армии – занятие для молодых, и по меньшей мере пятнадцать лет отделяли его от возраста этого оптиона. Отправь их вдвоем пройтись форсированным маршем, то еще как сказать, кто вступит в бой первым. Если дело дойдет до драки, что ж, у него все еще может оказаться шанс. Он знал больше боевых приемов, чем большинство людей, которые, когда–либо их изучали. Улыбаясь себе и своим навязчивым мыслям полностью отстраниться от армейской жизни, он направился в сторону таверны.
Насыщенный, приправленный травами, мясной аромат доносился из открытой забегаловки слева от него. Это было заведение, которое Тулл иногда навещал, и он замедлил шаг. Он не ел с утра, а здешняя еда – в частности, тушеная баранина – была в некоторой степени даже лучше, чем та, которую готовила Сирона. Его колебание было недолгим. Отказываясь от стряпни жены мотивируя тем, что он не чувствует голода, он мог время от времени выходить сухим из воды, но в последний раз он попробовал жареную свинину и шкварки всего два дня назад, посетив именно это заведение. Если слишком часто испытывать свою удачу, то Фортуна засмеялась бы, а в глазах Сироны появился бы подозрительный блеск. Тулл знал, что у женщин безошибочный нюх на то, чтобы распознавать секреты мужчин, даже если в его случае они касались только еды. «Пойду лучше домой, – решил он, – съем все, что приготовила Сирона, затем улыбнусь и скажу ей, что все было восхитительно».
Но все же, переступив порог забегаловки, он заглянул внутрь.
Двое мужчин стояли, прислонившись к стойке, с чашками вина в руках. Один был высоким и коренастым; его правую руку украшала необычная племенная татуировка. Другой, с темно–рыжими волосами и бородой, был ниже ростом, но такой же крепкий. «Оба ветераны», – решил Тулл: никто больше не стрижется так коротко и не носит туники, которые, когда–то были военными.
– Говорю тебе, это был самый большой медведь, которого я, когда–либо видел. Вот такой огромной была его голова. – Мужчина пониже развел руками.
– А может быть, такой, – сказал другой. – Как у рыбы, которую я поймал прошлым летом. – Он развел руки в стороны на половину человеческого роста.
– Провалиться мне на этом месте, если я лгу. Ты же знаешь, я был урсарием.
– Да, Медведь, ты никогда не перестаешь напоминать мне об этом.
– А ты вечно морочишь мне голову рассказами о своем отце–римлянине, Катоне, – бросил в ответ урсарий. – О том, как он растил тебя после смерти твоей матери … или, лучше сказать, платил за твое воспитание.
– Он же служил в легионах. Как он мог заботиться обо мне?
– Так вот, о медведе ...
Его собеседник насмешливо фыркнул.
Тулл слышал подобные грубоватые подшучивания тысячу раз. Он вышел из забегаловки и прошел дальше. «Солдаты не меняются с незапамятных времен, – подумал он. – И никогда не изменятся. Их языки развязались от выпивки, и эта парочка будет подшучивать друг над другом до конца вечера. Выпивка и пение шуточных маршевых песен, закончатся выбивание семи оттенков Аида друг из друга … и из любого, кто встанет у них на пути».
Его новая профессия трактирщика означала, что Тулл каждый вечер встречался с подобными мужчинами за чашей, но ситуация редко выходила из–под контроля. Сирона управляла «Волом и Плугом» с помощью железных прутьев задолго до того, как он появился в ее поле зрения, и с тех пор ничего не изменилось. Двое из четырех ее взрослых сыновей, все рослые представители галльской расы, всегда работали в таверне одновременно. Чаще всего громкое предупреждение одного из них утихомиривало буйных посетителей; когда это не помогало, они с успехом пускали в ход кулаки и ноги. Было редкостью, чтобы к усмирению применялись дубинки, а еще реже на подмогу звали Тулла.
Наличие молодых мускулов не означало, что он избегал конфронтации: отнюдь. Лишенный настоящих привычных схваток, он наслаждался случайными потасовками. Выставляя за дверь пьяниц, которые были вдвое моложе его и в два раза более подтянутыми, чем он сам, он в какой–то мере доказывал себе, что не совсем еще и стар. Сирона этого не одобряла. «Пусть это делают мальчишки, – часто говорила она, поджимая губы, которые так нравились Туллу. – Однажды ты расклеишься, и в итоге тебе сломают нос».
«Таким ты будешь любить меня еще больше", – говорил он ей каждый раз, прежде чем схватить ее для поцелуя. Ворча на то, что смотрят люди, она отталкивала его, но не слишком усердно. Она знала, что ей лучше не говорить лишнего: единственный раз, когда она по–настоящему ему пожаловалась, Тулл скрестил руки на груди и сказал: – Ты и твои парни, возможно, и сшибли много голов друг о друга, но моя жизнь заключалась в том, чтобы дать солдатам понять, кто главный. У меня есть способ, который очень... эффективен». Угроза отрезать человеку яйца, произнесенная тем же тоном, которым Тулл запугивал тысячи новобранцев, была испытанным средством. Это редко подводило – и когда это случалось, он использовал свой витис, виноградную палку-лозу, которая была одним из его служебных знаков отличия. Большинство людей, получавших удар в солнечное сплетение или по голове, или плечам, осознавали ошибочность своих суждений. Если дело примет серьезный оборот – а до сих пор такого никогда не было, – его меч и кинжал всегда будут ждать своего часа под стойкой бара.
Сирона была упрямой женщиной: – А если тебе будет больно? – требовательно спросила она.
– Я - солдат, жена. Солдат. Сражение – это часть того, кем я являюсь. Отстрани меня от этого, и ты можешь с таким же успехом убить меня прямо сейчас. – Она услышала решимость в его голосе, увидела ее в его взгляде и больше не приставала к нему.
«Жаль, – подумал Тулл, ускоряя шаг мимо очередного своего любимого заведения, – что мой витис нельзя применить к другим моим делишкам». Покинув Пятый, он едва ли думал о накопленной сумме своей пенсии. Он был человеком с простыми потребностями; владея таверной, Сирона в его деньгах тоже не нуждалась. Однако, услышав о сделках, в которые были вовлечены его бывшие товарищи, он постепенно решил, что с деньгами лучше, что–то сделать.
