Какой жизни? Голова кружится у адмирала. В последние дни, когда их курс больше отклонился к югу, в воздухе повеяло как будто чем-то хорошо знакомым, хотя и забытым, – мягким, летним приветом, обновляющею силою, весною детства, вечным маем, небом, тишиною неба и моря…
Неужели это возможно? Неужели он, когда настанет утро, действительно приплывет с тремя своими кораблями в страну блаженства и вечной юности, в земной рай?.. Неужели он узрит ее?..
Дух захватывает. Колумб останавливается, с трудом преодолевает свое волнение. Это не невозможно. Но об этом нельзя думать прежде, чем это сбудется; человек не должен, не смеет предвосхищать.
Ночь идет, и мысль снова возвращается; он подавляет ее, заставляет себя думать о том, что возможнее и ближе: что это берег Индии брезжит там в лунном свете, а, может быть, и острова, предлежащие материку, ожидаемая Антилия, пряные острова, откуда идут в Европу все драгоценные снадобья и курения. Каким-то особым запахом тянет с берега; чувствуется, что там родина пряностей и благовоний; и это не противоречит представлению о стране блаженных. Но в ней должно бы гореть больше огней, он же видел пока лишь один одинокий факел!..
Силой заставляет он себя вернуться на стези человеческие. Насильно убеждает себя, что это – Антилия, и заставляет себя думать обо всем, что с этим связано, обо всем, что предстоит ему здесь и чем он должен здесь заняться.
Невольно вспоминает Испанию – всех этих маловерных, кривые их усмешки, и – в нем просыпается человек. Внизу слышат, как фыркает адмирал, словно жеребец, грызущий свои удила… Грозен стал он теперь, адмирал и вице– король!
А по мостику носовой башни шагает молодой Педро Гутер-рес; у него опять ночная вахта. Он молчалив, пытает взглядом луну, пытает берег. Книга судьбы темна для него, как эта ночь; но кровавым инициалом горит на ее фоне красный рог месяца. Что предчувствует Педро Гутеррес? Во всяком случае, о н не знает, что его не будет среди тех, кто снова увидит коричневые берега Испании. Не видеть ему больше Гвадалквивира!
Восходит солнце 12 октября; длинный, низкий зеленый остров ярко освещен; до него еще добрая миля. Паруса поднимаются, шуршат канаты, весело подпевают матросы, начинается праздничное плавание!
Во главе «Пинта» – быстроходный парусник, устойчивый, рассекающий волны мелкими уверенными скачками; за ним «Нинья» с обычной грацией, в широком кружеве пены, по-девичьи приседает в волнах; и сзади всех неуклюже прядает «Санта-Мария» с горбатым корпусом, похожая на четвертушку колеса, клюет носом и ненужно глубоко пашет море; но и она не отстает, да без нее и нельзя обойтись.
День ясный, голубой, море голубое, небо голубое, перед кораблями порскают, выпрыгивая из глубоких прозрачных волн, летучие рыбы, словно авангард мокрых серебристых морских духов, а между кораблями резвятся дельфины, похожие на хвостатых морских дев; они тоже галопом скачут к берегу, верхом на пенногривых волнах, —все вместе картина, апофеоз моря и счастливого мореплавателя.
Скоро они увидели хижины на острове, признаки человеческих поселений; перед взором медленно развертывается панорама рощ и зеленых лужаек; это настоящий остров, окруженный рифами и бурунами, отчетливо очерченный, отличный остров. Адмирал стоит высоко на кормовом мостике, в полном параде с самого утра, в массивных доспехах, на которые наброшен пурпурный плащ; жарко ему, должно быть! Люди обтирают пот с лица и находят, что слишком он обременил себя, надев холщовые штаны да латы прямо на голое тело. Но ничего не поделаешь! Парад имеет не одни приятные стороны, приходится и потерпеть немножко ради общего вида. На Колумбе, кроме железа, стали и парадного плаща, еще шлем, обвеянный страусовыми перьями, вероятно, вывезенными им из его африканских поездок. Весь этот наряд он, значит, захватил с собою и припрятал до соответствующего случая, – вот как был он уверен в своем успехе! На ногах у него новые морские сапоги из оленьей кожи. Можно представить себе размеры этих сапожищ, сшитых по его ноге! Другой такой пары не найти во всем мире! В каждый можно насыпать с тонну пшеницы! Стоило же ехать в чужие края, смотреть тамошние чудеса, когда у них есть свое такое чудо!.. Да, адмирал расстался-таки со своими старыми, заплатанными, остроносыми башмаками. Кстати, куда он их девал? Не следовало ли сохранить для потомства эти обноски? В сущности, ведь это реликвия! А вернувшись к сапогам, позволительно спросить: не забавно ли, что весь морской путь адмирал проделал в башмаках, а на берег съезжает в морских сапогах! (Это все вольнодумец Диего болтает.) Адмирал слышит смех и веселый говор внизу на палубе, а сам глубоко серьезен. Не слишком ли серьезен в столь радостный день, когда все кругом поют и улыбаются?
Если бы кто наблюдал за адмиралом рано утром, когда восходившее солнце постепенно озаряло очертания острова, то заметил бы тень на его лице; чем ярче выступал ландшафт, тем мрачнее становился о н. И после того он остался серьезным.
Но вот он выпрямляется, выпячивает грудь и кивком подзывает своих ближайших подчиненных. Оказывается, что раньше, нежели высадиться, нужно дать острову имя. Пусть он называется Сан-Сальвадор[20].
Высоко стоит адмирал на мостике, под голубым небом, и смотрит на землю, моргая отяжелевшими от бессонницы, распухшими веками; он видит, как дыбятся у берега буруны и, подобно белым призракам, выскакивающим из моря, держатся с секунду стоймя и вновь рушатся вниз; издали – немая сцена, хорошо знакомая морякам: духи моря всегда, всегда стремятся к земле. Кругом гудит орган моря, как гудел в течение стольких недель плавания, да и в течение большей части жизни Колумба; это основной ее тон, частица его души; ветер берет глухие аккорды на струнах такелажа; и эти аккорды часть души Колумба; звуки гудят, свистят, поют в нем и вокруг него; голубой день дышит такой силой; у бугшприта рождаются из света и пены разноцветные духи и вновь исчезают, рассыпаясь радужными брызгами; за кормой плывет по небу утреннее солнце, а впереди сияет день.
Он стоит; над ним веют вымпела и флаги; корабли салютуют друг другу; жерла пушек изрыгают пламя, море и ветер заглушают короткий звук выстрелов; пороховой дым плывет в воздухе; летящие птицы испуганно шарахаются в сторону и взлетают повыше, а с палубы подымаются ввысь звуки хора, – весь корабль поет. Он стоит и смотрит на новую землю, грудь его расширяется, он видит перед собой новую жизнь; та старая, бессильная, позади; лишь теперь начнется его настоящее плавание!
Но оно было окончено. Много уже перенес он; однако пришли годы еще более тяжелые, чем оставшиеся позади маленькие победы и огромные разочарования – письмена, глубоко врезавшиеся в скрижали истории.
