несколько больших глотков из калабассы[22] – и трапеза окончена. После этого мужчины усердно отрыгают, чтобы изгнать духов, забравшихся в утробу вместе с едой! Разговор естественно переходит на воспоминания о пирах, и голоса благоговейно понижаются: на таком-то острове столько-то солнечных кругов тому назад на пиру было много человечины, вкусной, жирной человечины, ням– ням!.. А теперь курнуть на сон грядущий. На огонь кладутся листья лучшей в мире травы, и, склонившись над костром, мужчины вдыхают пахучий дым носом и ртом, кашляют и стонут от наслаждения; слезы выступают на глазах, изо рта течет слюна, но они счастливы и одурманивают себя дымом до тех пор, пока им не начинает казаться, что в клубах дыма витает над их головами само божество, всемогущий умопомрачающий дух, друг и прибежище всех земных страдальцев, имя которому табак! Наконец, голова у них идет кругом, в крови разливается блаженное ощущение, их клонит ко сну, и они засыпают, растянувшись на том самом месте, где сидели, – гость тоже располагается здесь, как у себя дома.
Удостоверившись, что мужчины крепко уснули, к огню неслышно крадутся женщины, дети и немые собаки—делить объедки. Они ничуть не брезгливы, с жаром перешептываются и наслаждаются своей ночной закуской; иногда вдруг перестают жевать и с куском во рту прислушиваются – спят ли те двое, и затем поджаривают себе на огне новые куски. Женщины шепчутся, шлепая губами и щуря свиные глазки, едва сдерживая игривую веселость, даром что у многих из них еще не зажили раны или кровоподтеки от уколов бамбуковых ножей мужчин. Под конец женщины отыскивают несколько листьев дивной травы и, смахнув со лба пряди волос, косятся на мужчин: смертная казнь грозит им за ослушание, но они все же бросают листья на огонь, вдыхают ядовитый дурман и блаженно стонут. Запищавшему в мешке за спиной матери младенцу мать затыкает рот соском, перебросив через плечо свою отвислую грудь. Дети ссорятся из-за объедков, мальчишки тычут девочек маленькими бамбуковыми ножами, но все это молча, беззвучно, чтобы не разбудить богов. Скоро вся хижина громко храпит.
Но когда все погружается в сон, к огню подползает еще одна тень, дряхлое, слепо моргающее существо, старше всех в хижине; оно шарит в золе и по полу, поедает угли, мелкие обгорелые кости и все, что попадается жирного; потом сидит у огня, греясь возле тлеющих углей, которых не видит; оно почесывает свою сухую гусиную кожу бамбуковой щепкой и тупо, рептилиеподобно думает о том, сколько томительных долгих времен провела она в темноте с тех пор, как наслаждалась благосклонностью терзавшего ее мужчины! Между прочими объедками ей попадаются обугленные остатки табаку; о! она-то знает, что делать с этим добром, ей не надо дыму в нос, нет, поскорее сунуть гостинец в рот! И она жадно сует под язык золу с табаком, квакает от удовольствия и с чудесной травой во рту укладывается, наконец, на покой.
Фимиам, чудившийся Колумбу, был дымом табачного костра дикарей!
Мужчины лают во сне и судорожно дергаются; им снятся тяжелые сны, но они и не подозревают, что завтра им суждено пережить наяву нечто такое, что страшнее самых ужасных снов. Чего только они не насмотрятся!..
Этот голый дикарь с горящей ветвью в руках, окруженный ужасами ночи и вооруженный только своей головней, дает наглядное представление о дикаре, открытом Колумбом, о его положении в природе и его происхождении.
Этот дикарь испытывал теперь такой же страх перед ночною тьмой, какой питали его отдаленные предки перед огнем. Но огонь был дан им в руки как сильнейшее в природе орудие борьбы; с его помощью они подчинили себе зверей и самую тьму и обрели защиту от холода. Не все, впрочем, использовали огонь одинаково; в этом отношении человечество разделилось, и глубокая грань легла между теми, кто с помощью огня вступил в борьбу с зимой, и теми, кто отступил перед ней, пятился все дальше и дальше на юг, по мере того как на севере условия становились более суровыми. Ледниковый период положил эту грань. Все человечество пришло из теплых до той поры лесов севера, из «Потерянной страны»[23]; человек по имени Пламень первый укротил огонь и принес его с вершины вулкана в долину на конце пылающей ветви – точь-в-точь как этот дикарь нес сегодня свой ночной факел на острове Гуанахани[24]. Да, так далеко зашла часть человечества в своем отступлении на юг вместе с теплом и лесом!
Но благодаря своему непрестанному вращению все в одних и тех же примитивных условиях, эта часть человечества так и осталась на уровне первобытных дикарей, осталась теми же Лесовиками, какими они были в то время, когда получили от Пламеня огонь, копье и каменный нож; впоследствии к этим орудиям прибавился лук. Они все еще носились с первобытными символами, передававшимися из рода в род в течение бессчетного ряда лет и почти не изменившимися; главным образом с символами страха, порожденного смутным воспоминанием о грозном владыке, – не то это был властелин огня Г у н у н г А п и, не то пресловутый Сам – олицетворение их собственной жестокости. Воспоминания об этом кровожадном разрушителе, уничтожившем многих и оставившем по себе прочную память, были источником культа ужаса с его кровавыми обрядами; запуганные люди готовы были на всякие жертвы, лишь бы смягчить свое жестокое божество. Божество это они пытались воплотить в камне или в дереве, и трудно было представить себе более безобразное воплощение!.. Многовековой опыт научил дикарей трепетать перед грубыми силами природы, видимыми или невидимыми; но мало-помалу все они слились в одном образе, в образе того, кого они называли Сами чей дух продолжал жить вечно, то появляясь, то исчезая. Заболит ли у человека под ложечкой – это Сам виноват; упадет ему под ноги в лесу ветка – и это его проделка; ушибет ли кто большой палец ноги о камень – это о н подсунул этот камень под ноги! О н же посылает людям страшные сны, словом, все мелкие беды и неприятности будничной жизни. А когда разгневается, то ревет бурею, грохочет громом и сверкает молниями, и обрушивается на людей страшными бедами. Он жесток, кровожаден, ликует при виде горы трупов, а люди ничтожны, и у них есть лишь одно средство умилостивить божество – жертва, но нет полной уверенности в том, что она будет принята!
Получая от него милостивое соизволение на жизнь, они жили и старались выместить все, что терпели от него, на животных, на всем том, что подвертывалось под руку: вши кусали их – они перекусывали зубами вшей, отправляли в рот все съедобное, и главным удовольствием их оставалась по– прежнему охота; духовные радости исчерпывались музыкой (они с наслаждением били в барабан) и религиозными обрядами. Последние совершались, в силу древнего глубоко укоренившегося обычая, в пещерах, где таковые были; в глубине пещеры легче было поддаться жути и вызывать эхо, пользоваться световыми эффектами, вызывать тень С а м о г о; да и барабан, пение и пляска производили там особенно сильное сверхъестественное впечатление, прямо зачаровывали, так что можно было до некоторой степени вообразить самих себя теми страшными силами, которые правят вселенной. А ко всему этому присовокуплялось, как тягчайший грех и вместе с тем как некое таинство искупления – людоедство!..
