что петля вокруг «Народной расправы» затягивается. Но Дмитрий подсознательно отказывался верить в подобный исход.
Старший не напрасно взял себе прозвище «Кречет». Он с детства был отчаянно смелым, отказывался отступать и, тем более, сдаваться. А после памятного случая возле соседского дома сделался для младшего непререкаемым авторитетом.
Ему тогда только-только исполнилось двенадцать, и он панически боялся купеческого сынка Фимку Лапина по кличке «Лапа». К пятнадцати годам тот вымахал со взрослого мужика, отрастив здоровенные ручищи и кулачищи, посредством которых держал в страхе окрестную мелюзгу из приличных семей. Отбирал у нее всё: сладости, мелкие монетки, даже ненужные ему игрушки. Лапе доставляло удовольствие глумиться над своими жертвами. За ним хвостом таскались двое прихлебателей Димкиного возраста — Яшка и Сенька.
В тот вечер они прижали его к забору и велели вывернуть карманы. Не узрев ничего интересного для себя, решили просто развлечься.
— А ну, давай, ешь землю, — приказал Лапа, сунув ему под нос кулак.
— Ешь, барчук! — вслед ему вякнул Сенька, сопроводив свои слова болезненным тычком под ребра.
Приключившийся с ним ступор они истолковали как отказ, и Лапа в гневе схватил его за ворот курточки, приподнял и встряхнул. Изо рта Фимки отвратительно несло то ли чесноком, то ли луком, а свинячьи глазки налились кровью.
— Отпустите, — попытался выговорить он, но не успел.
Доска, выломанная откуда-то, с треском сломалось об башку Лапы. Гроза улицы зашатался, как пьяный. Сенька, получивший кулаком в глаз, кинулся бежать, только пятки засверкали. За ним, не дожидаясь продолжения, припустил Яшка.
Николай, не давая Лапе опомниться, двинул ему сапогом между ног. Когда обидчик Димы кулем повалился на землю, он продолжил наносить удары по всем частям тела без разбора. Поверженный враг беспомощно дергался, испуская звуки, похожие на хрюканье.
Он подумал, что Лапе не выжить, но брат вовремя остановился.
— Еще раз поймаю, конец тебе, — громко объявил Николай.
С тех пор уличные безобразия прекратились. А у него появилось ощущение, что за старшим братом можно укрыться, как за каменной стеной. В подпольную организацию он тоже подался по примеру Николая, который просто преклонялся перед ее вождем. «Нет второго такого человека в России», — повторял брат, и он верил. Сам, правда, с вождем не виделся.
Три года под надзором тянулись как, наверное, тридцать три. «Ни во что не вмешиваться, ждать», — сформулировал задачу Николай. При попытке восстановиться в университете ему показалось, что старший не прочь вернуться к прежней жизни, без революции. Ведь чего или кого ждали, было непонятно… Отказ будто подстегнул брата. Их мирная московская жизнь закончилась внезапно, после очередного возвращения Николая из Петербурга (он одним днем посещал столицу, когда средства позволяли). И вот — до великого дела рукой подать.
Чем ближе был этот день, тем больше у него возникало сомнений насчет Верного. Потрясенный гибелью Надежды, главный исполнитель погрузился в себя. На общей встрече, где поклялись отомстить, выражение его глаз совсем не понравилось Греку. «Может, лучше я его заменю?» — спросил он брата, когда вернулись в убежище. «Нельзя менять, иначе весь план посыплется», — отрезал Кречет. Причину не объяснил, а допытываться было не принято. В организации каждый знал только то, что положено знать. Родственные связи не имели значения.
Глава девятая
Последние приготовления
— Я, кажется, понимаю, какой ответ пришел из Пскова…
— Да, означенный Архипов живет у себя дома. Занят извозом. Благонамеренного поведения, женат, двое детей, — пересказал текст депеши Козлов.
Григорий Денисович кивнул своим мыслям.
— Паспорт терял?
— Паспорт был у него украден в трактире возле Обводного канала в феврале сего года, во время пребывания в Петербурге с обозом. О чем Архипов немедленно донес в полицейскую часть. Выдали новый.
— Приметы тоже не совпадают?
— Нет, конечно.
Ничего другого Платонов и не рассчитывал услышать. Сыскная полиция, проявив похвальное упорство, нашла среди тысяч столичных извозчиков того, кто мог быть сообщником Соколовского-Кречета. Под именем Андрея Осиповича Архипова, крестьянина Псковской губернии, тот приступил к работе с начала марта, а получил расчет 12 мая, якобы по семейным обстоятельствам. «На следующий день после ограбления на Новой Исаакиевской», — присовокупил помощник градоначальника, хотя Григорий Денисович мог обойтись без подобного комментария.
Нанимателю самозваный Архипов не показался подозрительным. Ну, бороду брил очень коротко, не по-крестьянски, да больше помалкивал, чем говорил. Что такого? В загаре хозяин тоже не увидел чего-то особенного. Мало ли, кто где загорает. Не начни агент расспрашивать и выпытывать, натурально не подумал бы плохого. Ночевал новенький в казарме, вместе со всеми, выручку приносил исправно, жалоб на него не было.
— Остерегаются, — заметил Платонов, — отсюда и накладная борода. Только цвет кожи не спрячешь.
— Портрет будем делать? — спросил Козлов.
— Обязательно. След потерян, но может найтись. Знаете, о чем еще я думаю?
— О чем, Григорий Денисович?
— Их действительно очень мало. В самых… э-э… щекотливых ситуациях они не могли полагаться на постороннего возницу, поэтому использовали своего человека. Одного и того же, заменить его было некем. Раз так, он снова появится. Мне чутье подсказывает.
— Надеюсь, не в самую последнюю минуту, когда мы ничего не сможем исправить, — генерал вытер платком вспотевший лоб.
— Ставьте в известность Третье отделение, а мне пора дальше по министерским делам, — Платонов поднялся с кресла, беря проверенный зонтик.
В четверг, 19 мая, небо над городом сплошь заволокло тучами. Однажды из них уже брызгал мелкий, моросящий дождь, и в окно служебного здания на Большой Морской было видно, что грядет продолжение.
Зонт сегодня явно не помешал бы, но Борис даже не вспомнил о нем, выходя из дома углу Знаменской и Малой Итальянской улиц. Он еще ничего не решил и просто брел по знакомым местам, с трудом переставляя ноги и пытаясь навести порядок внутри себя. Одиннадцатого числа Кречет велел ему сказаться больным, чтобы домохозяйка не задавала лишних вопросов, наружу не высовываться. Несколько раз его проведывал Грек, принося еды и папирос. Но вчера волей-неволей пришлось высунуться. Слишком быстро иссяк запас, а курить тянуло невыносимо, иначе просто трясло от нервов, и возле парадного он наткнулся на газетчика в
