— Коцатль такой же мужчина, как и всякий другой, — возразил я.
— Пожалуйста, Микстли, не притворяйся тупым! Ты прекрасно знаешь, чего именно я не испытала.
— Если тебе от этого будет легче, — проворчал я, — то у меня есть все основания полагать, что наш новый Чтимый Глашатай покалечен почти так же серьезно, как и твой муж.
— В это трудно поверить, — сказала она. — Как только Мотекусому назначили регентом, он сразу взял двух жен.
— Возможно, что он удовлетворяет обеих тем же способом, что и Коцатль тебя.
Смешинка раздраженно покачала головой.
— Очевидно, правитель как-то справляется с обязанностями мужа, раз ему удалось заронить семя в своих жен. У каждой из них уже родилось по младенцу. А мне на это надеяться не приходится. Ах, если бы я могла, по крайней мере, как и они, родить ребенка. Но о чем мы говорим, Микстли? Мне вообще нет никакого дела до жен Мотекусомы!
— Мне тоже! — отрезал я. — Но могу похвалить этих женщин за то, что они чтут свое супружеское ложе и не посягают на мою постель!
— Не будь жестоким, Микстли, — попросила Смешинка. — Если бы ты только знал, что мне пришлось пережить. Пять лет, ты только представь! Целых пять лет я покорялась судьбе и притворялась удовлетворенной. Я молилась и делала подношения Хочикецаль, выпрашивая у нее, чтобы она помогла мне удовлетвориться знаками внимания со стороны моего мужа. Но все бесполезно! Все это время я страдаю от любопытства. Как это бывает на самом деле, у настоящих мужа и жены? Я гадала, мучилась, робела, терзалась и вот наконец решилась попросить об этом тебя.
— Ты хоть понимаешь, что ты просишь меня предать своего лучшего друга? А заодно и подвергнуть нас обоих риску быть преданными удушению?
— Я прошу тебя именно потому, что ты его друг. Ты никогда не допустишь никаких сплетен и намеков, какие мог бы сделать любой другой мужчина. Даже если Коцатль каким-то образом и узнает, он слишком любит нас обоих, чтобы предать это огласке. — Помолчав, она добавила: — Если ты не согласишься, то этим окажешь своему лучшему другу очень дурную услугу. Скажу тебе правду: в таком случае я не стану больше унижаться, обращаясь к кому-то из наших знакомых, а просто куплю себе мужчину на одну ночь. Подцеплю какого-нибудь незнакомца на постоялом дворе. Подумай о том, каково это будет для Коцатля.
Я подумал. И вспомнил, как мой друг сказал как-то раз, что если эта женщина не захочет его, он сведет счеты с жизнью. Я поверил ему тогда и не сомневался, что сейчас, узнав о моем предательстве, Коцатль поступит точно так же.
— Хорошо, давай отбросим все другие соображения, Смешинка, — промолвил я. — Но все равно прямо сейчас я настолько устал, что не мог бы доставить удовольствие ни тебе, ни любой другой женщине. Ты ждала пять лет, так что, наверное, сможешь подождать, пока я вымоюсь и высплюсь. Тем более что, как ты сама говоришь, у нас в запасе еще целый день. Так что иди сейчас домой и, пока есть время, последний раз хорошенько обо всем подумай. Ну а коли не утратишь решимости…
— Я не передумаю, Микстли. И завтра непременно сюда приду.
Я позвал Звездного Певца, и тот, взяв факел, удалился со Смешинкой в ночь. Я уже разделся и лежал в ванной, когда услышал, как он вернулся. Сон едва не сморил меня прямо там, но вода остыла, и холод заставил меня вылезти. Пошатываясь, я добрел до спальни, рухнул в постель, накрылся одеялом и заснул, не потрудившись даже погасить зажженную Бирюзой лампу.
Но даже в этом тяжелом сне я, должно быть, опасался и страшился неожиданного возвращения нетерпеливой Смешинки, ибо глаза мои мгновенно раскрылись, едва только скрипнула дверь спальни. Лампа горела совсем слабо, но за окном уже занимался рассвет, и когда я увидел, кто вошел, волосы у меня на голове встали дыбом.
Я не слышал внизу никакого шума, а ведь и Бирюза со Звездным Певцом наверняка всполошились бы, проникни в дом посторонний. Значит, то мог быть только призрак. Предо мной стояла женщина в дорожной одежде, в теплой накидке из кроличьих шкурок и с наброшенной на голову шалью. И хотя свет лампы был тусклый, а рука моя, подносившая к глазу топаз, дрожала, я узнал ее. Узнал свою Цьянью.
— Цаа… — выдохнула она шепотом, в котором чувствовалась радость, и я узнал голос жены. — Ты не спишь, Цаа?
А я и сам не знал, сплю или нет. В жизни я видел немало удивительного, но такого со мной еще никогда не бывало. Даже во сне.
— Я хотела только глянуть одним глазком, вовсе не собиралась беспокоить тебя, — сказала она все еще шепотом, не повышая голоса, наверное, чтобы смягчить мое потрясение.
Я попытался заговорить, но не смог, поэтому решил, что точно вижу сон.
— Я пойду в другую комнату, — заявила женщина-призрак и начала разматывать шаль так медленно и устало, словно проделала перед этим невероятно длинный путь.
Я сразу вспомнил о многочисленных препятствиях — обо всех этих черных реках да сдвигающихся горах — и содрогнулся.
— Надеюсь, — продолжала она, — это не известие о моем прибытии лишило тебя сна? — Смысл этого вопроса дошел до меня, когда гостья наконец сняла шаль и я увидел черные волосы, без отчетливой белой пряди. Бью Рибе продолжила: — Хотя, конечно, мне было бы лестно думать, что подобное известие взволновало тебя настолько, что ты потерял сон. Было бы приятно узнать, что тебе не терпелось меня увидеть.
Наконец мне удалось сладить с голосом и прохрипеть:
— Я не получал никаких известий! Как ты смеешь являться в мой дом посреди ночи? Как ты смеешь выдавать себя за… — Я осекся, сообразив, что говорю чушь. Нельзя же было и вправду обвинить Бью Рибе в том, что она так похожа на свою покойную сестру.
Кажется, гостью удивил и напугал такой прием, потому что она сбивчиво заговорила:
— Я посылала к тебе мальчонку… Дала ему боб какао, чтобы он отнес тебе весточку. Значит, мальчишка меня обманул? Но внизу… когда я постучалась, Звездный Певец сердечно меня приветствовал. Я поднялась к тебе: вижу, ты не спишь, Цаа. Вот и решила, что ты меня ждешь…
— Как-то, помнится, Звездный Певец просил меня прибить его, — прорычал я. — Похоже, пришло время выполнить его просьбу.
Повисло молчание. Я ждал, когда уймется бешеное биение моего сердца, а Бью, похоже, испытывала смущение, упрекая себя за столь неожиданное вторжение. Наконец она почти смиренным, столь не характерным для нее тоном промолвила:
— Пожалуй, я пойду и лягу в той комнате, которую занимала раньше. Может быть, завтра… ты не будешь так сердиться на меня за неожиданное вторжение.
