— После Цьяньи… — повторила она без особого восторга.
— И я очень надеюсь, — продолжил я, — что ты сможешь научить ее говорить на лучи так же бегло, как она говорит на науатль. Сможешь привить девочке хорошие манеры, сделать ее по-настоящему воспитанным ребенком, помню, я в свое время восхищался детьми народа Туч. Если вдуматься, то ты единственный человек, способный дать Кокотон все то, чем обладала Цьянья. Ты посвятишь свою жизнь очень доброму делу: наш мир станет гораздо лучше, если в нем появится вторая Цьянья.
— Вторая Цьянья? Понимаю.
— Отныне и навсегда, — заключил я, — ты должна считать этот дом своим. Ты будешь заботиться о ребенке и распоряжаться рабами. Я прикажу, чтобы твою комнату немедленно освободили, вымыли до блеска и обставили по твоему вкусу. Если тебе что-то потребуется, сестра Бью, только скажи — все будет исполнено.
Она, похоже, немедленно захотела чего-то попросить, но передумала.
Ну а сейчас, — сказал я, — сейчас придет с рынка сама Паша малышка Хлебная Крошечка.
И действительно, вскоре моя дочка в ярко-голубой накидке вошла в комнату. Она долго смотрела на Бью Рибе и даже наклонила головку, словно пытаясь вспомнить, где могла видеть это лицо раньше. Уж не знаю, сообразила ли малышка, что часто видела его в зеркале.
— Ты ничего мне не скажешь? — спросила Бью, и голос ее чуть дрогнул. — Я так долго ждала…
— Тене? — робко, едва дыша, вымолвила Кокотон.
— О, моя дорогая! — воскликнула Ждущая Луна, и слезы полились из ее глаз, когда она опустилась на колени и протянула вперед руки, а девочка радостно бросилась в объятия гостьи.
— Смерть! — громогласно возгласил верховный жрец Уицилопочтли с вершины Великой Пирамиды. — Именно смерть возложила мантию Чтимого Глашатая на твои плечи, владыка Мотекусома Шокойцин! Но в положенный час и тебе придется дать богам отчет в том, был ли ты достоин сей мантии, равно как и своего высокого сана…
Он долго еще продолжал в том же духе, с обычным для жрецов пренебрежением к терпению слушателей, в то время как я, мои собратья — благородные воители, иностранные сановники и многие знатные мешикатль изнемогали от духоты в своих перьях, шкурах, шлемах, доспехах и прочих великолепных парадных нарядах. А вот несколько тысяч простых мешикатль, заполнивших Сердце Сего Мира, были в тот день облачены всего лишь в простые хлопковые накидки и, полагаю, получили от торжественной церемонии гораздо большее удовольствие.
— Мотекусома Шокойцин, — вещал жрец, — с этого дня твое сердце должно стать сердцем старца, чуждым легкомыслию и исполненным мудрости. Ибо ведай, владыка, что трон юй-тлатоани — не мягкая подушка, на которой можно развалиться в неге и удовольствии. Это место тяжких трудов, скорби и боли.
Я сомневаюсь, что Мотекусома тогда вспотел, как мы, хотя на нем было две мантии — черная и голубая, обе расшитые изображениями черепов и прочих символов смерти, своего рода напоминание о том, что даже Чтимый Глашатай должен когда-нибудь умереть. Сомневаюсь, чтобы Мотекусома вообще когда-нибудь потел. Конечно, я никогда в жизни не дотрагивался пальцами до его кожи, но она всегда казалась холодной и сухой.
— С этого дня, владыка, — гнул свое жрец, — ты должен стать раскидистым тенистым древом, дабы великое множество людей смогло укрыться под твоей сенью и опереться на мощь твоего ствола.
Хотя событие было, безусловно, торжественным и достаточно впечатляющим, оно, наверное, слегка уступало в этом отношении другим таким же церемониям, хотя сам я за свою жизнь присутствовал только на одной из них. В отличие от Ашаякатля, Тисока или Ауицотля Мотекусома был просто утвержден в должности, которую он если не формально, то фактически занимал последние два года.
— Отныне, владыка, — продолжал жрец, — ты должен справедливо править своим народом и быть его защитником. Ты должен поправлять оступившихся и карать неисправимых. Ты должен последовательно и неукоснительно вести необходимые для блага Мешико войны. Ты должен внимать пожеланиям богов, дабы их храмы и жрецы не испытывали недостатка в дарах и жертвоприношениях. И тогда боги одарят тебя и твой народ благословением, ниспослав тебе великую славу, а Мешико — благоденствие и процветание.
С того места, где я стоял, казалось, будто мягко колыхавшиеся знамена из перьев, в море которых тонуло подножие Великой Пирамиды, устремлялись к ее вершине, словно стрела. Наконечник этой «стрелы» указывал на вознесшиеся над народом далекие фигурки нашего новоиспеченного Чтимого Глашатая и пожилого жреца, который только что возложил на его чело инкрустированный драгоценными камнями красный кожаный венец. После этого жрец наконец умолк, и заговорил Мотекусома:
— О великий и уважаемый жрец, твои слова, которые мог бы произнести сам могущественный Уицилопочтли, станут для меня поводом к серьезным размышлениям. Хочу надеяться, что я смогу достойно последовать полученным от тебя мудрым советам. Благодарю тебя за пыл, вложенный в твою речь, и заверяю, что ценю твою заботу о благе Мешико. Если мне суждено стать таким человеком, каким мой народ желал бы меня видеть, я должен навеки запомнить твои мудрые слова, предупреждения и наставления…
Поскольку по окончании речи Мотекусомы жрецам надлежало потрясти сами небеса, они подняли свои раковины-трубы, а музыканты взяли барабанные палочки и поднесли к губам флейты.
— Я горжусь тем, что возвращаю на трон Мешико достойное имя моего почитаемого деда, — заявил виновник торжества. — Для меня высокая честь именоваться Мотекусомой-младшим. И дабы воздать надлежащую честь народу, который мне предстоит возглавить, народу, ныне еще более великому, чем во времена моего деда, я возглашаю, что глава его отныне будет именоваться не просто юй-тлатоани Мешико, но получит более подобающий титул. — Тут он повернулся лицом к битком набитой площади, воздел посох из золота и красного дерева и объявил: — Отныне, мой народ, вами будет управлять, защищать вас и вести к еще большим высотам Мотекусома Шокойцин, юй-тлатоани Кем-Анауака.
Даже если бы продолжавшиеся полдня речи жрецов погрузили всю площадь в дрему, мы мигом бы пробудились от грома, который грянул в следующую секунду. Трубы, флейты и два десятка разрывающих сердца барабанов издали громоподобный звук, от которого содрогнулся весь остров. Но даже если бы музыканты спали, а их инструменты сломались, то все мы как один разом встрепенулись бы от одних лишь заключительных слов Мотекусомы.
Я и другие воители-Орлы украдкой переглянулись, и от меня не укрылось, что то же самое, причем с весьма сердитым и угрюмым видом, сделали многочисленные иностранные правители и их сановники. Думаю, даже некоторые простолюдины были потрясены услышанным: вряд ли заносчивость нового владыки хоть кому-то пришлась по нраву. За всю историю нашего народа его правители всегда довольствовались титулом юй-тлатоани Мешико. Но Мотекусоме, расширившему свои владения до самых дальних пределов, этого уже показалось мало.
