Все повеселились на славу, в том числе Луиза и Маргарита. Трое друзей, давно разменявшие третий десяток, прекрасно показали себя на турнире, но утомительные испытания на выносливость предпочли оставить на долю рыцарей помоложе. Сами же они охотно принимали участие в соревнованиях, где щедро вознаграждалось боевое мастерство и ловкость, а не грубая физическая сила. Так, Годфрей отличился в состязаниях с копьем: на скаку во весь опор он собрал наибольшее количество трофейных колец. Особый человек одной рукой крутил обруч, а в другой для противовеса раскачивал мешочек с песком; если участнику не удавалось сразу поддеть обруч копьем, человек разворачивался и мешком сшибал всадника с седла. Годфрей, к явной радости своей супруги, был единственным, кто собрал рекордное число колец и при этом не только избежал падения, но даже ни разу не был задет на скаку.
Гуг с Пейном дождались, пока Годфрей соберет награды и передаст коня пажу, а затем вся троица направилась к шатру, отведенному для отдыха. Все были чрезвычайно веселы и дивились многоцветью праздника, громкой музыке и многолюдности шумного сборища. Всем троим приходилось прежде бывать на подобных празднествах — в окрестностях баронства Пайенского турниры обычно проходили дважды или трижды в год, — но ни одно из предыдущих торжеств не поражало такой нарочитой пышностью, как устроенное в этом году анжуйским семейством. Становилось ясно, что это не просто турнир, а настоящее политическое действо, притом весьма откровенное, грандиозное праздничное зрелище, устроенное графом в честь успешных авантюр, предпринятых им за последние четыре года. Одной из них явилось присоединение к Анжу самого Блуа — ответный щелчок по носу королю-сластолюбцу. Граф созвал сотни, тысячи гостей — из Бургундии на далеком северо-востоке и из Марселя на не менее удаленном юге. Торжества продолжались целых десять дней. Граф Гуг со свитой прибыл в Анжу за неделю до начала торжеств, а в путь собирался отправиться через несколько дней после их окончания.
Трое друзей только остановились поглазеть на пару львов, запертых в железную клетку, как пришел слуга Гуга, Арло, и передал им пожелание барона Гуго, чтоб они немедленно явились к нему в шатер. Они повиновались без всяких расспросов, испытывая скорее любопытство, чем тревогу, поскольку Арло с самого начала сообщил рыцарям, что супруги их уже там. Всем троим, впрочем, было известно, что они здесь пользуются особыми почетными правами, поскольку на празднике их освободили от всех обязанностей и предоставили заниматься чем душа пожелает.
Луиза и Маргарита сидели у шатра в компании других женщин, а Гуго внутри диктовал письмо Харону, престарелому ученому греку, служившему у барона секретарем еще до рождения у того сына Гуга.
Друзья зашли в шатер. Барон поприветствовал их взмахом руки, одновременно дав понять, чтоб они не перебивали его и подождали, пока он закончит, а сам продолжал расхаживать взад и вперед, потирая рукой лоб и диктуя переписчику свои размышления. Когда письмо было готово, Харон встал и, кивнув хозяину, удалился из шатра. Барон подошел к походному столику в углу, налил себе чашу вина, никому больше его не предлагая, нахмурился, медленно выпил и лишь затем заговорил:
— Нам предстоит завтра же уехать отсюда. Искренне надеюсь, что вам пришлись по вкусу развлечения, устроенные Фульком.
Друзья переглянулись, и Гуг за всех выразил удивление от неожиданного заявления барона:
— Завтра, отец? Но почему? Мне казалось, что мы еще…
— Потому что я так велю. Этой причины вам недостаточно?
— Разумеется, прошу меня простить. Я не хотел выказать вам непочтительность или недовольство, а лишь полюбопытствовал.
— Понимаю, я сам донельзя опечален. Мне, как и вам, не хочется уезжать так рано, но выбора у нас не остается: граф наказал мне возвращаться в Пайен, чтобы начать приготовления к… ноябрю.
К ноябрю? Дозволяется ли нам спросить, в чем особый смысл этого месяца?
— Думаю, дозволяется. Граф только что получил сообщение из Авиньона от Папы, который сейчас путешествует по нашим землям. С начала прошлого месяца он уже объехал южные и западные владения и только что побывал в Авиньоне. Сейчас он направляется на север, в Лион, а оттуда — в Бургундию. По дороге в Авиньон Папа останавливался в Ле Пюи, где обнародовал постановление о созыве большого церковного Собора, наподобие того, что состоялся в марте в итальянской Пьяченце. Он пройдет в Клермоне, что в Центральном Массиве, и начнется в середине ноября. Участвовать в нем приглашены все духовные лица и аристократы близлежащих земель, и на предстоящем съезде, вероятно, будут решаться чрезвычайно важные вопросы. Что это будут за вопросы, никто пока не знает, — тем не менее граф Гуг возложил на меня организацию мероприятий, касающихся графства Шампанского, а я, в свою очередь, приглашаю вас троих мне в этом посодействовать. Предупреждаю, задача не из легких: дел великое множество, а времени остается катастрофически мало. К счастью, урожай уже собран, но, боюсь, графство пока не готово к немедленному осуществлению каких-либо затей. Итак, мы выезжаем завтра — единственно потому, что сегодня трогаться в путь уже поздно. Теперь идите и отдайте необходимые распоряжения, поскольку я рассчитываю встретить рассвет уже в дороге.
* * *
Последующие полтора месяца, как и предупреждал барон, были донельзя заполнены срочными делами мыслимого и немыслимого порядка, но ко времени отъезда в Клермон все заняло надлежащее место и положение. Графская свита, снаряженная и снабженная с такой пышностью, которой не видывали при прежнем шампанском правителе, наконец тронулась в путь. Обоз и эскорт, поражавший глаз нарядными одеждами и дорогим оружием, направлялся на папский съезд. Близкий друг графа Гуга Раймунд, граф Тулузский, со своей кавалькадой присоединился к процессии, добавив ей блеска и величественности.
Среди ее участников был и пайенский триумвират. Друзья, наконец получившие возможность перевести дух после напряженных шестинедельных трудов, приободрились и уже готовились отражать удары богословской пращи, которую, как им казалось, припасли для них спешащие на съезд священники.
Едва распространилась весть о Соборе, как появились и многочисленные предположения о его причине. На предыдущем съезде, состоявшемся накануне в Италии, Урбан во всеуслышание заявил о слиянии двух Церквей — Западной, представленной римским престолом, и Восточной в лице византийского императора Алексия Комнина. Теперь все гадали, каких судьбоносных событий следует ждать от встречи в Клермоне, и, едва съезд начался, ни у кого не осталось на этот счет никаких сомнений.
