— Ломайте двери, господин Крийон, — приказал среди всеобщей тишины голос, от которого встали дыбом волосы у настоящих и мнимых монахов, находившихся в коридоре.
Тот, кому принадлежал этот голос, отделившись от остальных, подошел к ступеням аббатства.
— Повинуюсь, государь, — ответил Крийон и со всего размаха ударил по главной двери топором.
От этого удара содрогнулись стены.
— Что вам надо? — спросил дрожащий приор, выглядывая в окно.
— А! Это вы, мессир Фулон, — произнес все тот же высокомерный и спокойный голос. — Верните-ка мне моего шута, он решил заночевать тут у вас в одной из келий. Мне нужен мой Шико. Я скучаю без него в Лувре.
— Зато я очень весело провожу время, сын мой, — ответил Шико, сбрасывая капюшон и расталкивая толпу монахов, отшатнувшихся от него с воплями ужаса.
В это мгновение герцог де Гиз, по приказу которого был принесен светильник, прочел с таким трудом добытую и еще не просохшую подпись под актом об отречении: “Шико I”.
— Шико Первый, — воскликнул он, — тысяча чертей!
— Мы погибли, — сказал кардинал, — бежим!
— Вот тебе, — приговаривал Шико, стегая веревкой, заменявшей ему пояс, полубесчувственного Горанфло. — Вот тебе!
По мере того как король говорил и по мере того как заговорщики узнавали его, изумление их сменялось страхом. Подпись “Шико I” под отречением превратила страх в ярость.
Шико сбросил рясу, скрестил руки на груди, и пока Горанфло улепетывал со всех ног, он, неподвижный и улыбающийся, встретил первый натиск.
Положение его было ужасным.
Разъяренные дворяне надвигались на гасконца, твердо решив отомстить ему за жестокий обман, жертвой которого они стали.
Но вид этого безоружного человека, грудь которого обороняли одни лишь скрещенные руки, вид его смеющегося лица, словно подзадоривающего столь грозную силу обрушиться на столь беззащитную слабость, подействовал на них, быть может, куда вернее, нежели увещевания кардинала, который говорил, что смерть Шико ничего им не даст, а, напротив, навлечет на них страшную месть короля, устроившего вместе со своим шутом всю эту зловещую буффонаду.
В результате кинжалы и шпаги опустились перед Шико, который, может, в порыве самоотречения — а Шико на это был способен, — может, оттого, что он разгадал мысли своих врагов, продолжал смеяться им в лицо.
Тем временем угрозы короля становились все страшнее, а удары топора — все чаще.
Было очевидно, что дверь не выдержит долго подобного натиска, которому никто даже и не пытался дать отпор.
Поэтому, после короткого совещания, герцог де Гиз отдал приказ об отступлении.
Услышав этот приказ, Шико усмехнулся.
Во время своих ночных затворничеств с Горанфло он изучил подземный ход, узнал, куда он выходит, и указал это место королю. Король поставил там Токено, лейтенанта швейцарской гвардии.
Было совершенно ясно, что лигисты один за другим попадут прямо в пасть к волку.
Кардинал, вместе с двумя десятками дворян, скрылся первым.
Затем Шико увидел, как в подземном ходе исчез герцог де Гиз, примерно с таким же числом монахов, а потом — Майен: из-за своей толщины и огромного живота он был лишен возможности бегать, и на его долю выпало прикрывать отступление.
Когда этот последний, то есть герцог Майенский, на глазах у Шико волочил свое грузное туловище мимо кельи Горанфло, гасконец уже не улыбался — он покатывался со смеху.
Однако же Шико тщетно напрягал слух, ожидая услышать, что лигисты бегут по подземному ходу обратно. К его величайшему изумлению, шум их шагов, вместо того чтобы приближаться к нему, все более и более удалялся.
Внезапно Шико осенила мысль, от которой он перестал смеяться и заскрежетал зубами.
Как же так?! Время идет, а лигисты не возвращаются. Не заметили ли они, что выход из подземного хода находится под охраной, и ушли через какой-нибудь другой выход?
Шико уже бросился было вон из кельи, но тут дорогу ему преградила какая-то бесформенная масса. Она ползала в ногах у Шико и рвала на себе волосы.
— Ах я несчастный! — вопил Горанфло. — О! Мой добрый сеньор Шико, простите меня! Простите меня!
Почему Горанфло возвратился, возвратился один из всех, ведь он убежал первым и должен был бы находиться уже далеко отсюда?
Вот вопрос, который, вполне естественно, пришел в голову Шико.
— О! Мой добрый господин Шико, дорогой мой сеньор! — продолжал стенать Горанфло. — Простите вашего недостойного друга, он сожалеет о случившемся и приносит публичное покаяние у ваших ног.
— Однако, — спросил Шико, — почему ты не удрал с остальными, болван?
— Потому, что я не мог пройти там, где проходят остальные, мой добрый сеньор: Господь Бог во гневе своем покарал меня тучностью. О, несчастный живот! О, презренное брюхо! — кричал монах, хлопая кулаками по той части тела, к которой он взывал. — Ах, почему я не худой, как вы, господин Шико?! Как это прекрасно быть худым! Какие они счастливцы, худые люди!
Шико ничего не понимал в сетованиях монаха.
— Но, значит, другие где-то проходят? — вскричал он громовым голосом. — Значит, другие удирают?
— Клянусь Господом! — ответил монах. — А что же им еще остается делать — петли дожидаться, что ли? О, проклятое брюхо!
— Тише! — крикнул Шико. — Отвечайте мне.
Горанфло встал на колени.
— Спрашивайте, господин Шико, — сказал он, — вы имеете на это полное право.
— Как удирают остальные?
— Во всю прыть.
— Понимаю, но каким путем?
— Через отдушину.
— Черт подери! Через какую еще отдушину?
— Через отдушину кладбищенского склепа.
— Это тот путь, который ты называешь подземным ходом? Отвечай скорее!
— Нет, дорогой господин Шико. Выход из подземного хода охраняется снаружи. Когда великий кардинал де Гиз открыл дверь, он услышал, как какой-то швейцарец сказал: “Mich durstet”, что значит, как мне кажется: “Я хочу пить”.
— Дьявольщина! — воскликнул Шико. — Я и сам знаю, что это значит. Итак, беглецы отправились другой дорогой?
— Да, дорогой господин Шико, они спасаются через кладбищенский склеп.
— Который выходит?..
— С одной стороны — в подземный склеп часовни, с другой — под ворота Сен-Жак.
— Ты лжешь!
— Я, дорогой сеньор?
— Если бы они спасались через склеп, ведущий в подземелье часовни, они бы снова прошли перед твоей кельей, и я бы их увидел.
— То-то и оно, дорогой господин Шико, что у них не было времени делать такой большой крюк, и они пролезли через отдушину.
