Тем временем Бюсси, не подозревая, что герцог наблюдает за ним и следит за изменениями его лица, Бюсси, уже уладивший все с паролем, отбросил плащ за плечи, вскочил в седло и, пришпорив коня, с большим шумом проскакал под гулким сводом ворот.
Незадолго до того герцог, обеспокоенный отсутствием гонца, подумывал, не послать ли за Бюсси; он не сомневался, что, прежде чем отправиться к Бастилии, Бюсси завернет домой. Но сейчас, рисуя в своем воображении, как Бюсси и Диана смеются над его отвергнутой любовью, словно бы ставя его, принца крови, на одну доску с презираемым им супругом, он почувствовал, как злоба снова взяла в нем верх над добрыми движениями души.
Отправляясь на свидание, Бюсси улыбался от счастья. Эта улыбка была для принца оскорблением, и он позволил Бюсси уехать. Если бы у молодого человека были нахмуренный лоб и печаль в глазах, возможно, Франсуа и остановил бы его.
Между тем Бюсси, выехав за ворота Анжуйского дворца, тут же попридержал коня, чтобы не производить слишком большого шума. Прискакав, как и предвидел принц, в свой дом, он оставил коня на попечение конюха, почтительно внимавшего лекцию по ветеринарному искусству, которую читал ему Реми.
— А! — сказал Бюсси, признав молодого лекаря. — Это ты, Реми?
— Да, ваше сиятельство, собственной персоной.
— Еще не спишь?
— Собираюсь лечь минут через десять. Я шел к себе, вернее, к вам. По правде говоря, с тех пор как я расстался со своим раненым, мне кажется, что в сутках сорок восемь часов.
— Может быть, ты скучаешь? — спросил Бюсси.
— Боюсь, что да!
— А любовь?
— Э! Я вам уже не раз говорил: любви я остерегаюсь, обычно она для меня лишь предмет полезных наблюдений.
— Значит, с Гертрудой покончено?
— Бесповоротно.
— Выходит, тебе надоело…
— …быть битым. Именно в колотушках и выражалась любовь моей амазонки, доброй девушки в остальном.
— И твое сердце не вспоминает о ней сегодня?
— Почему сегодня, ваше сиятельство?
— Потому, что я мог бы взять тебя с собой.
— К Бастилии?
— Да.
— Вы туда отправитесь?
— Непременно.
— А Монсоро?
— В Компьени, мой милый, он готовит там охоту для его величества.
— Вы в этом уверены, ваше сиятельство?
— Распоряжение было ему отдано при всех сегодня утром.
— А!
Реми задумался.
— И что же вы, ваше сиятельство? — спросил он немного погодя.
— И я провел день, вознося благодарения Богу за счастье, которое он посылает мне этой ночью, и жажду провести ночь, наслаждаясь этим счастьем.
— Хорошо, Журдэн, мою шпагу! — приказал Реми.
Конюх исчез в доме.
— Так ты изменил свое решение?
— Почему?
— Потому, что ты берешь шпагу.
— Я провожу вас до места по двум соображениям.
— По каким?
— Во-первых, из опасения, как бы у вас не случилось неприятной встречи по дороге…
Бюсси улыбнулся.
— Боже мой, смейтесь, ваше сиятельство. Я прекрасно знаю, что вы не боитесь неприятных встреч и что лекарь Реми не Бог весть какая поддержка, но на двух нападают все-таки реже, чем на одного. Во-вторых, мне надо дать вам великое множество полезных советов.
— Идем, дорогой Реми, идем. Мы будем разговаривать о ней, а после счастья видеть женщину, которую любишь, я не знаю большей радости, чем говорить о ней.
— Бывают и такие люди, — ответил Реми, — которые радость говорить о ней ставят на первое место.
— Однако, — заметил Бюсси, — мне кажется, погода нынче весьма переменчивая.
— Еще один повод идти с вами: небо то в облаках, то чистое. Что до меня, то я люблю разнообразие. Спасибо, Журдэн, — добавил Реми, обращаясь к конюху, который принес ему шпагу.
Затем, обернувшись к графу, сказал:
— Я в вашем распоряжении, ваше сиятельство. Пойдемте.
Бюсси взял молодого лекаря под руку, и они зашагали к Бастилии.
Реми сказал графу, что должен дать ему тьму полезных советов, и действительно, едва они тронулись в путь, как лекарь принялся засыпать Бюсси внушительными латинскими цитатами, стремясь убедить его в том, что он делает ошибку, отправляясь этой ночью к Диане, вместо того чтобы спокойно лежать в своей постели, ибо, как правило, человек дерется плохо, если он плохо спал ночью. Затем от ученых сентенций Одуэн перешел к мифам и басням и искусно ввернул, что обычно именно Венера разоружала Марса.
Бюсси улыбался. Реми стоял на своем.
— Видишь ли, Реми, — сказал граф, — когда моя рука держит шпагу, она так с ней срастается, что каждая частица ее плоти становится крепкой и гибкой, как сталь клинка, а клинок, в свою очередь, словно оживает и согревается, уподобляясь живой плоти. С этого мгновения моя шпага — это рука, а моя рука — шпага. И поэтому — понимаешь? — больше не приходится говорить ни о силе, ни о настроении. Клинок никогда не устает.
— Да, но он притупляется.
— Не бойся ничего.
— Ах, добрый мой сеньор, — продолжал Реми, — речь идет о том, что завтра вам предстоит поединок, подобный поединку Геркулеса с Антеем, Тезея с Минотавром, нечто вроде битвы Тридцати или битвы Баярда. Нечто гомерическое, гигантское, невероятное. Речь идет о том, чтобы в будущем поединок Бюсси называли образцом поединка. И я не хочу, знаете ли, не хочу только одного: чтобы вас продырявили.
— Будь спокоен, мой славный Реми, ты увидишь чудеса. Нынче утром я вручил по шпаге четырем лихим драчунам, и в течение восьми минут ни одному из этих четырех не удалось даже задеть меня, а я превратил их камзолы в лохмотья. Я прыгал, как тигр.
— Не сомневаюсь в этом, мой господин, но будут ли ваши колени завтра так же тверды, как были сегодня утром?
Тут между Бюсси и его хирургом завязался разговор по-латыни, который то и дело прерывался взрывами смеха.
Так они дошли до конца большой улицы Сент-Антуан.
— Прощай, — сказал Бюсси, — мы на месте.
— Может, мне подождать вас? — предложил Реми.
— Зачем?
— Затем, чтобы быть уверенным, что вы возвратитесь через два часа и хорошенько поспите перед поединком, пять или шесть часов по меньшей мере.
— А если я дам тебе слово?
— О! Этого будет достаточно. Слово Бюсси, чума меня побери! Хотел бы я знать, как в нем можно усомниться!
— Что ж, ты его имеешь. Через два часа, Реми, я вернусь домой.
— Договорились. Прощайте, господин граф.
— Прощай же, Реми.
Молодые люди расстались, но Реми задержался на улице.
Он увидел, как Бюсси приблизился к дому и, поскольку отсутствие Монсоро обеспечивало полную безопасность, вошел не через окно, а через дверь, которую открыла ему Гертруда. Только после этого Реми, с философским спокойствием, пустился по безлюдным улицам в обратный путь.
