благословлена высокими скулами и полным ртом своего мужа, но у нее были длинные волосы, спускавшиеся до середины спины. Их одежда каким-то образом сумела преодолеть культурный разрыв между римлянами и бриттами, не оскорбляя ни того, ни другого; Киран был в простой кремовой тунике и наручах, с тонким золотым торком на шее, в то время как Энид была одета в длинное бледно-голубое платье, закрывающее ее шею и руки. Потребовался второй взгляд, чтобы понять, что они старше, чем кажутся, вероятно, всего на несколько лет моложе своего хозяина.
Валерий все еще смотрел на них, когда Лукулл представил второго человека. — Марк Нумидий Секунд, — сказал он. — Нумидий построил храм Клавдия. — Его глаза мерцали, как бы говоря: «Видите, я заметил ваш интерес, и это мой подарок вам». Казалось, что все, связанное с Лукуллом имеет какую-то цену.
Нумидий кивнул, и Валерий заметил, что, хотя он и стоял рядом с Кираном и Энид, нельзя сказать, что он был с ними. Обеими руками он держал серебряную чашу, прижав руки к бокам, словно избегая случайного контакта с двумя бриттами. С худого, почти истощенного лица близоруко глядели темные настороженные глаза, но они загорелись, действительно почти загорелись, когда инженер понял, что нашел соотечественника-римлянина. Он прошел через комнату и схватил Валерию за правую руку, как утопающий, хватающийся за проплывающий мимо обломок. — Пойдем, Лукулл сказал мне, что у нас общая страсть. Вы должны сесть рядом со мной.
Он подвел Валерия к низкому столу в дальнем конце комнаты, окруженному удобными мягкими скамейками. На лице Лукулла появилась та же застывшая улыбка, что и при упоминании Петронием бриттункулов. — Да, пора обедать. Киран, Энид? — Он подвел пару иценов к скамьям, которых, как отметил Валерий с трепетом в животе, было шесть. Лукулл поместил Валерия и Нумидия по одну сторону стола, напротив Кирана и Энид по другую. Он занял свое место справа от Нумидия, оставив кушетку рядом с Валерием пустой.
Когда они уселись, он выкрикнул что-то на своем родном языке, и Валерий уловил слово Мейв среди множества неразборчивых слогов. Он поднял голову, надеясь увидеть британскую девушку, но Нумидий дернул за рукав своей туники.
— Лукулл сказал мне, что вас интересует храм?
— Меня интересует вся архитектура, — признался Валерий. — Я думаю, храм Клавдия – прекрасный пример. Качество изготовления, если не масштаб, не уступает ничему в Риме.
— Чему угодно в Империи, — самодовольно ответил инженер. — Я работал по указанию архитектора Перегрина, посланного из Рима самим Клавдием для надзора за строительством. Ранее мы вместе завершили храм в Немае, но это была совсем другая задача.
Валерий вежливо кивнул, разрываясь между неподдельным интересом и надеждой, что Мейв вот-вот войдет в комнату и сядет рядом с ним.
— Видите ли, это был фундамент, — объяснил Нумидий голосом, сухим, как пустая амфора. — Выбранное место было совершенно неподходящим, но они настояли, потому что когда-то здесь стояло святилище одного из языческих кельтских богов. Перегрин не думал, что это возможно, но я нашел ответ. Фундамент настолько прочный, что мог бы выдержать сам Капитолийский холм. Чтобы вырыть ямы, понадобилось двести рабов, и мы должны были обложить их бревнами, иначе они рухнули бы на работающих в них людей. Когда они были закончены, мы заливали в них раствор тоннами, а затем еще толстым слоем на пространство между ними, так что, когда материал затвердел, мы создали четыре огромных засыпанных землей свода удивительной прочности. Даже тогда, Перегрин сомневался, пока жрецы не принесли в жертву Юпитеру прекрасного быка и не предсказали, что храм простоит тысячу лет.
Наконец-то.
Сегодня она носила белое, и от каштановых волос, собранных в модный пучок на голове, до туфель ручной работы, которые обхватывали ее нежные, ухоженные ножки, она выглядела римлянкой до мозга костей. Ее платье было длинным, прозрачная ткань облегала ее тело, ее складки были полны теней и обещаний, но плечи оставались обнаженными, а бледная кожа сияла в желтом свете ламп. Валерий отметил, что она использовала пудру, чтобы превратить здоровый румянец на ее щеках в нежно-розовый, и сегодня ее губы были цвета спелой клубники. Он задумался, сколько ей лет, и голос в его голове ответил. Восемнадцать.
Мейв вошла в комнату во главе вереницы слуг, и только когда они расставили посуду, которую несли, к ее удовольствию, она заняла свое место напротив отца и слева от Валерия. Он, должно быть, ел, но мог бы поклясться, что не видел и не пробовал ничего, что было поставлено перед ним. Шум разговора продолжался, но, если хоть одно слово было обращено прямо к нему, он его не слышал. Она лежала так близко, что у него закружилась голова от запаха ароматных масел, которыми она пользовалась, но, к сожалению, ее лицо было скрыто от него. Если бы он перевел взгляд влево, когда она потянулась за кусочком на столе, он мельком увидел пушистые золотистые волоски, покрывавшие ее предплечье. Прошло немало времени, прежде чем он понял, что она знает о нем не больше, чем о бюстах на стенах и что, хотя он ощущал ее присутствие, как тепло от камина зимним вечером, для нее он с таким же успехом мог быть сделан из того же холодного камня.
Она сосредоточила все свое внимание на Киране, тихо разговаривая на их общем языке, который делал Валерия изгоем. Он почувствовал, как внутри него поднимается волна, и, хотя это было незнакомо, он понял, что это ревность. Это было неразумно, даже безумно – он не сказал ни слова этой девушке, этой женщине – и все же он обнаружил, что не может укротить это. С осознанием этого пришел гнев; гнев на себя за то, что он принял приглашение Лукулла, и гнев на бритта за то, что он его сделал. И с гневом комната снова стала четкой, и он услышал, как Нумидий все еще бубнит о храме.
— …размеры совершенны, конечно, согласно принципам Витрувия: длина ровно в одну и одну четверть раза больше ширины…
Валерий поднял глаза и увидел, что Лукулл смотрит на него. — Мейв, наши гости, — резко сказал триновант.
— Мы с лордом Кираном обсуждали лошадей. — Голос на латыни, наделенный нежным, почти музыкальным звучанием, раздался сзади. Валерий знал, что это было адресовано ему, но по какой-то причине ему не хотелось поворачиваться
