— Ну как? — спросили матросы, когда он вернулся в каюту.
— Все в полном порядке! — ответил он. — Вчера после обеда, пока мы полоскали глотки, забастовка окончилась. Судовладельцы капитулировали по всем пунктам. Теперь мы можем спокойно идти в Ливерпуль, Нью-Йорк, Шанхай и в самое пекло. Никто ни в чем не может упрекнуть нас.
По-разному восприняли матросы это известие. Некоторым оно принесло облегчение, иных успокоило, а кое-кому, в планы которых не входило совершать далекий и трудный путь до Англии, эта неизбежная перспектива принесла горькое разочарование.
Капитан Хемсон был действительно хорошим знатоком людей и незаурядным психологом. Изворотливостью он без вражды и кровопролития сумел достичь всего, что ему было нужно.
Убедившись, что жизнь на корабле вошла в нормальное русло, Хемсон отправился в свою каюту соснуть.
2
На «Нимфе» Ако исполнял примерно те же обязанности, что и на «Сигалле». В судовом списке он числился юнгой, но ему зачастую приходилось выполнять работу матроса второй статьи. Ако подавал капитану и штурману на стол, по утрам подметал каюты, потом мыл посуду. Больше всего его эксплуатировали кок и новоиспеченный боцман Брен. Остальные члены команды довольно дружелюбно относились к смуглому островитянину. Никто его намеренно не унижал, не бил, не ругал. И вовсе не потому, что на «Нимфе» весь экипаж состоял из добродушных людей. Нет, — на борту этого корабля находился Джефрис — огромный, сильный человек, которого боялись все матросы, с которым считались даже Хемсон и Севедж. Этот хмурый морской волк с первого дня взял Ако под свою защиту.
— Малых детей и животных нельзя мучить, — говорил он матросам. — Ако все равно что ребенок среди нас. Кто его обидит, будет иметь дело со мной.
Это благожелательное расположение Ако сейчас же почувствовал. Он это объяснял по-своему: Джефрис, вероятно, был другом Боби Грейна. Боби Грейн хороший белый, и его друзья тоже могли быть только хорошими людьми. В такой дружеской атмосфере работа лучше спорилась, какой бы неприятной и постылой она ни была. Ако старался. Он учился и с каждым днем становился все полезнее.
— Этот парень честно зарабатывает свой хлеб, — обронил однажды капитан. — В Ливерпуле я его оставлю на корабле.
Если теперь Ако все делал лучше, чем на «Сигалле», и лучше понимал все указания, то происходило это настолько же благодаря его бодрому настроению, как и знанию языка. Следуя примеру Джефриса, матросы в свободное время обучали островитянина английскому языку. Он усвоил названия всех окружающих предметов, учился правильно произносить их и при всяком удобном случае пополнял свой запас слов.
Самым терпеливым учителем был Джефрис, к тому же он больше других располагал свободным временем. Это занятие — воспитывать дитя природы — стало своего рода спортом.
Но что Ако больше всего привязывало к Джефрису, — так это интерес великана к родине Ако и его прежней жизни. Он не насмехался, когда Ако рассказывал о нравах и обычаях своего племени, совсем иных, чем у белых. А если ему что-нибудь казалось очень уж странным, улыбнется бывало по-отечески, как взрослый над выдумкой ребенка.
— Скоро мы будем дома? — часто спрашивал Ако.
— «Нимфа» идет на север, — отвечал в таких случаях Джефрис.
— А далеко это — до севера? — не унимался Ако.
— Очень далеко, долго плыть.
— А есть там Ригонда?
— Не знаю, этого не знает ни один белый, который не видел Ригонды.
— Но белый повелитель сказал мне, что отвезет Ако на Ригонду. Разве он не туда едет?
— Белый начальник едет на север. Может, когда-нибудь после он тебя отвезет домой.
— Когда это будет — когда-нибудь после?
— Может быть, скоро, может быть, никогда.
— Но Ако не может ждать никогда. Ако хочет домой.
— Понимаю, друг, ты этого, конечно, хочешь, но белому начальнику недосуг думать о тебе. Он хочет заработать много денег, и плывет туда, где можно получить деньги. Он даже и не знает, где находится Ригонда. Никто не знает. Ты сам тоже не знаешь.
— Если белые не знают и Ако не знает, разве можно попасть домой?
— Нет, тогда нельзя попасть. Надо ждать, пока узнают. Долго надо ждать — год, много лет, всю жизнь, пока Ако не состарится.
Ако порою чувствовал себя ребенком, заблудившимся в дремучем лесу. Кругом раскинулась незнакомая чаща, а где-то за нею был его дом, его родина, к которой рвалось истомившееся сердце, только он не знал, как попасть туда.
В такие минуты он впадал в тоску, по утрам и в часы заката солнца забирался на мачту и смотрел на край света. Проходили день за днем, неделя за неделей, а он все не видел родных берегов.
Корабль держал путь на север.
3
В ту ночь Ако нес вахту с полуночи до четырех часов утра. К рулевому колесу его не допускали, хотя Джефрис и ручался, что Ако за полчаса мог бы освоить премудрость управления рулем. Отстояв положенное время в марсовой бочке, Ако сменился и остался подвахтенным.
Но долго бездельничать ему не пришлось.
Уже с вечера погода стала хмуриться, предвещая не то туман, не то дождь. Когда Ако спустился на палубу, небо на западе совсем заволокла влажная воздушная завеса. Померкли звезды. Темная, серая стена надвинулась на корабль с левой стороны, перевалила через него, вокруг стало темно и сыро. Вскоре заморосил дождь.
С мостика раздался свисток штурмана. Ако выполз из теплого укрытия возле камбуза и отправился на корму.
— Стань у рынды и звони с небольшими промежутками, — приказал Севедж. — Вот так… — Он подошел к колоколу и секунд десять энергично звонил, потом сделал небольшую паузу и позвонил опять. — Понимаешь?
— Ако понимает.
— Звони, пока я не скажу «хватит», — продолжал Севедж. — И как можно внимательней смотри в море, во все стороны. Если увидишь что-нибудь, сейчас же скажи мне.
Это был первый случай, когда Ако разрешили звонить. До сих пор он видел, как вахтенные матросы несколькими короткими, отрывистыми ударами отбивали склянки или извещали о появлении встречного судна. У колокола был чистый певучий звук, поэтому новая работа понравилась Ако.
Среди ночи, когда остальные спали, а вахтенные в молчании стояли по своим местам, он будто наигрывал тьме, морю и небу бодрую, радостную песню. И вместе со звуками колокола его думы улетали в ночь, далеко от корабля, сквозь дождь и туман.
В потемневших водных пустынях они находили заветный остров, тихо скользили от одной хижины к другой, ласкали спящих друзей и долго-долго обнимали посеребренные светом луны пальмовые рощи, дремлющую лагуну, все милые и знакомые предметы. Если бы он неожиданно очутился дома… Никому бы и в голову не пришло, что Ако вернулся. Он, улыбаясь, идет вдоль залива, словно морской дух, который вышел побродить по взморью. Всюду он что-нибудь изменяет, переиначивает, делает так, чтобы утром люди дивились. А с наступлением рассвета он прячется в кусты и наблюдает, как пробуждается остров. С посудиной в руке к горному роднику идет за водой Нелима. Она набирает воды и минутку отдыхает, срывает какой-то цветок и втыкает его себе в волосы. Нет, она только кидает взгляд на цветы, но не срывает ни одного и не украшает свою красивую голову. Для кого же ей прихорашиваться? Ако ведь нет. Она печально вздыхает и тихо поет одну из тех прекрасных песен, какие поют ригондские девушки, милые которых не вернулись с моря. В этот момент Ако выползает из кустов, и неслышными шагами приближается к Нелиме. Приятный испуг, песня умолкает; над островом звенит смех — такой радостный и ликующий, какого никогда тут не слыхивали ни птицы, ни деревья, ни люди.
