— Тебе следовало закончить ее… Теперь они никогда не смогут видеть.
Даниэль покачал головой.
— Мне нечего заканчивать. Все, что я знал, теперь прошло.
Отец Даниэля решил, что не имеет смысла держать дом пустым, уезжая, возможно, на много лет, поэтому через два месяца после приезда он продал его кузнецу с Вила-ду-Конде, и тот переехал уже первого мая. Продав дом, сеньор Карлос купил Даниэлю кожаный чемодан, нож из английской стали, перчатки из овчины, пару ботинок на меху и шерстяную накидку с капюшоном.
— В Ньюфаундленде холодно уже в октябре, — объяснил он.
Вряд ли перспектива уехать на холодный остров была соблазнительной для мальчишки, который за всю свою жизнь ни разу не носил теплую куртку, хотя, по утверждению самого Даниэля, он был очень рад, что наконец-то сможет зарабатывать деньги, достойные мужчины. Сама мысль остаться в Порту после отъезда отца вызывала у него усмешку. Он называл бабушку тяжким бременем, а про Виолетту говорил, что не стоит тратить на нее время. Всякий, кто не знал об его артистических способностях, мог подумать, что мальчишка жаждет путешествий.
Сейчас я понимаю, что он просто старался убедить нас, что не падает духом. Сколько раз с тех пор я желал бросить ему спасительный канат, потому что я мог это сделать; я умел красиво говорить и без труда мог убедить его оказать сопротивление приемному отцу. Но я недооценил свой дар убеждения и не видел многих вещей вокруг — совсем как те слепые фигурки, вырезанные моим другом.
Последний день пребывания Даниэля в Порту наступил быстро. Двадцать седьмого апреля, за четыре дня до его отъезда, я и Даниэль уныло отправились на Новую площадь, чтобы назначить Виолетте последнее свидание. Она была такой тощей, что напоминала скелет, а ее некогда прекрасные глаза были полны скорби.
— Я пришел… Я пришел попрощаться, — произнес Даниэль.
В его взгляде было столько невысказанных чувств, что я даже испугался, как бы он не лишился сознания.
— Так прощайся, — резко ответила она, утирая нос рукавом.
— Пожалуйста, Виолетта, приди к моему дому после полуночи, — попросил я. — Я угощу тебя пирогом, оставшимся с моего дня рождения. Прошу тебя, мы так соскучились…
Она бросила на меня испепеляющий взгляд и ответила:
— Идите домой, к своим родителям. Я не хочу больше вас видеть.
Мы онемели. Нас охватило отчаяние.
— Неужели жизнь действительно так тяжела, Виолетта? — помрачнел Даниэль. — Я иногда задаю себе этот вопрос. Разве мы совсем не можем помочь друг другу? Разве не в этом наше предназначение? — Он нежно улыбнулся, будто извиняясь за свои серьезные слова.
Виолетта устало приложила руку ко лбу, пораженная его болью.
— Иди, Даниэль. У тебя своя жизнь. Не жди меня.
— Ты прогоняешь меня? — Он протянул к ней руку, но она отпрянула назад.
— Не трогай меня, — воскликнула она, но потом добавила более мягко: — Пожалуйста, я не могу этого вынести.
Она не отрывала глаз от земли. Я почувствовал, как время и остатки нашей невинности ускользают от нас. Даниэль побледнел, пораженный словами Виолетты. Мы подождали еще минуту, надеясь, что она посмотрит на нас, а потом покинули площадь. Всю обратную дорогу мой друг уныло молчал Вероятно, он думал о своей неудавшейся жизни, и о том, что могло бы и не случиться. Сквозь слезы я просил его поговорить со мной, умолял не отказываться от Виолетты. В ответ на это он велел мне замолчать, если я не хочу поссориться с ним, и пригласил в таверну с громким названием «Огурец», — кабак на берегу реки, завсегдатаями которого была сомнительная публика: моряки, разбойники и прочий сброд.
Когда мы вошли, несколько мужчин отвратительного вида громко поздоровались с Даниэлем и расхохотались, узнав мое имя и возраст, пригрозив рассказать моей матери, в каких местах я бываю. Мы сели за стол в углу.
Даниэль достал из кармана монету и заказал себе рома, а мне стакан дешевого вина. Сосредоточившись на своих мрачных мыслях, он в два глотка прикончил свой ром и предложил мне сделать то же самое с вином.
Уже после нескольких глотков меня непреодолимо потянуло ко сну. В это время Даниэль начал говорить о том, как он уйдет в море с отцом. Его притворный восторг вывел меня из себя. Я был одновременно смущен и взбешен тем, что произошло; я был рассержен на Виолетту, на Даниэля, на самого себя, а также на взрослых, бессильных нам помочь. Чтобы прекратить его нелепую болтовню, я совершил непростительный поступок: я сказал, что Виолетта тайком приходила ко мне по ночам и собирается уехать без него в Америку.
— Это просто фантазии, — усмехнулся он. — Она тоже говорила мне, что ее отец очень любил небо Америки.
— Нет, она имела в виду именно то, что сказала, — настаивал я. — Она взяла с меня обещание, что я ничего не расскажу тебе. Но если ты уйдешь в море, она навсегда уедет из Порту.
Его глаза наполнились слезами. Я сразу раскаялся в своем торопливом признании и поспешил исправить содеянное.
— Даниэль, — обратился я к нему, — у Виолетты сейчас слишком много проблем. Я не думаю, что она когда-нибудь уедет без нас. Ведь такая молодая девушка не может уехать одна, правда?
Его лицо побледнело от безнадежности. Нам следовало просто пойти ко мне домой и поговорить с моими родителями. Я был уже готов предложить это, а также извиниться за то, что я обманул его, сказал, будто Виолетта собирается уехать без него в Америку, но какой-то плотный лавочник с жирными черными волосами подошел к нашему столу и попросил Даниэля пройтись на руках от одного конца помещения к другому. Мужчина предложил ему две серебряные монеты, которые мой друг с ворчанием вырвал у него из руки. Вскоре вокруг нас собрались мужчины и начали делать ставки. На кону была значительная сумма, слишком большая даже для юных рук моего ловкого друга. Я предчувствовал неприятности. Я должен был предостеречь его, но промолчал.
Даниэль был прирожденным акробатом и мог проделывать различные кувырки, прыжки и сальто, но выпитый ром нарушил его чувство равновесия. Он начал довольно хорошо, вышагивал, как краб, закинул ноги за голову, хотя от напряжения лицо у него покраснело. Я шел рядом, подбадривая его. Мужчины шумели и смеялись.
Но вскоре рука Даниэля соскользнула, а правая нога слишком сильно качнулась назад. Он упал, глухо ударившись об пол. Мужчины, потерявшие из-за него деньги, стали глумиться над ним, обзывая обезьяной. Лавочник, поставивший на Даниэля, склонился над ним, шумно прочистил горло и плюнул ему в лицо. Мой друг утерся и перевернулся на живот, прикрыв рукой глаза. Я присел перед ним на корточки и предложил уйти. Я переживал его позор как свой собственный, жалея, что мы пришли сюда.
