Он позволил себе тень улыбки. Его план сработал безукоризненно. Все чужеземцы приняли Хасана Козопаса за настоящего члена комитета, было сущим удовольствием наблюдать за его напускным высокомерием и вспышками гнева; чужеземцы проглотили его историю про «террористов», убивших его пастуха, и он видел их страх; эти же самые «террористы» разрушили буровую площадку, самую труднодоступную из всех одиннадцати; в самый темный час ночи эти же «террористы» сожгут часть буровой «Роза», а потом исчезнут навсегда – вернутся в деревню и к деревенской жизни, из которой они вышли. И к рассвету завтрашнего дня ужас распространится по всей округе, все чужеземцы будут изо всех сил стремиться убраться отсюда подальше, их эвакуация станет делом решенным, и в Яздек придут мир и покой.
Они дураки, что взялись играть в игру, где одни мы знаем правила! Но еще остается проблема молодого пилота. Видел он все или не видел? Старейшины посоветовали «несчастный случай», чтобы не рисковать. Вчерашний день подошел бы для этого как нельзя лучше, когда молодой человек один охотился в лесу. Так нетрудно поскользнуться и упасть на свое ружье. Да. Но моя жена высказалась против «несчастного случая».
– Почему?
– Потому что школа была замечательной вещью, – сказала она. – Разве она не была самой первой, какая у нас появилась? Без пилотов этого никогда бы не произошло. Но теперь мы легко сможем построить еще одну, нашу собственную. Потому что пилоты хорошо относились к нам, без них мы бы не знали многое из того, что знаем сейчас, да и деревня наша не была бы такой богатой. Потому что, я думаю, молодой человек говорил правду. Я советую тебе отпустить его; вспомни, как этот молодой человек смешил нас своими сказками про место, которое называется Конг, в стране, которая называется Китай, где людей живет тысячу раз тысячу раз тысячу раз тысяча, где волосы у всех черные и глаза черные и пищу они едят деревянными щепками.
Он вспомнил, как тогда хохотал вместе с ней. Вообще, как столько народу может уместиться в одной стране?
– Остается опасность, что он солгал.
– Тогда проверь его, – сказала она. – Время еще есть.
Да, подумал он, у нас еще есть четыре дня, чтобы узнать правду, – пять, включая священный день.
Тегеран. 17.16. Марш женщин уже закончился.
Он начался утром в той же атмосфере нетерпеливого ожидания, которая уже два дня господствовала в Тегеране, – предстояло нечто невероятное: впервые в истории женщины сами целой группой должны были вот-вот выйти на улицы в знак протеста, чтобы продемонстрировать свое единство против любых посягательств на свои с таким трудом завоеванные права со стороны новых правителей, даже самого имама.
«Надлежащим одеянием для женщины является чадра, которая покрывает волосы, и руки, и ноги, и не показывает ее красы (зинат)».
– Я выбрала ношение чадры в знак протеста против шаха, Мешанг, – кричала ему Зара, его жена. – Я выбрала! Сама! Я никогда не стану закрывать лицо, носить чадру или хиджаб против своей воли, никогда, никогда, никогда…
«Совместное обучение мальчиков и девочек, введенное сатаной-шахом несколько лет назад, прекращается, ибо на практике оно превратило многие наши школы в дома терпимости».
– Ложь, сплошная ложь! Это смешно! – говорила Шахразада Локарту. – Правду нужно кричать с каждой крыши! Это не имам говорит все эти вещи, это фанатики, окружающие его…
«Чудовищный закон сатаны-шаха о защите брака отвергается».
– Это, конечно же, ошибка, Хусейн, – осторожно сказала мулле его жена. – Имам не может сказать такое. Этот закон защищает нас от мужа, который может отвергнуть жену в любой момент, против многоженства, дает нам право на развод, право голоса, защищает имущество жены…
«В нашей исламской стране каждый руководствуется только Кораном и шариатом. Женщины не должны работать, они должны вернуться в дом, оставаться дома, исполнять свою благословенную Аллахом освященную обязанность рожать и воспитывать детей и заботиться о своем господине».
– Клянусь Пророком, Эрикки, как бы я ни хотела иметь от тебя детей и быть для тебя самой лучшей женой, – сказала Азадэ, – клянусь, я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как моих менее удачливых сестер заталкивают назад в мрачное Средневековье, где нет ни свободы, ни прав. Это все попытки фанатиков, мракобесов, их рук дело, не Хомейни. Я пойду на эту демонстрацию, где бы я ни…
По всему Ирану женщины готовили марши солидарности – в Куме, Исфахане, Мешхеде, Абадане, Тебризе, даже в таких маленьких городках, как Ковисс, – но не в деревнях. По всему Ирану шли споры и ссоры между большинством отцов и дочерей, большинством мужей и жен, большинством братьев и сестер, одни и те же стычки, просьбы, уговоры, ругань, требования, обещания, мольбы, запреты и, Аллах защити нас, даже восстания – тайные и открытые. И по всему Ирану в женщинах жила одна и та же решимость.
– Я рада, что Томми здесь нет, так все получается гораздо легче, – сказала Шахразада своему отражению в зеркале сегодня утром; марш должен был начаться в полдень. – Я рада, что он уехал, потому что, что бы он ни говорил, я в конечном счете ослушаюсь его. – По ее телу пробежала дрожь возбуждения, приятная и одновременно с этим болезненная.
Она в последний раз проверила перед зеркалом макияж, чтобы убедиться, что синяк под левым глазом был хорошо замазан и припудрен. Теперь его почти совсем было не видно. Она улыбнулась себе, довольная тем, что видела. Ее вьющиеся волосы рассыпались по плечам, она надела теплый зеленый свитер и зеленую юбку, колготки и высокие замшевые сапожки, а на улицу она решила надеть зеленые же, отороченные мехом пальто и шапку. Разве зеленый – не цвет ислама? – радостно думала она, забыв обо всех своих болячках.
Кровать позади нее была завалена лыжными костюмами и другой одеждой, которую она примеряла и откладывала. В конце концов, женщины никогда не протестовали как самостоятельная группа, поэтому мы, конечно же, должны быть во всем самом лучшем. Как жалко, что сейчас не весна, тогда я могла бы надеть свое светло-желтое шелковое платье и желтую шляпку и…
Внезапно ей стало грустно. Это платье в прошлом году на день рождения ей подарил отец, и очаровательное жемчужное ожерелье. Бедный дорогой отец! – подумала она, и в ней начала подниматься злость. Да проклянет Аллах тех злодеев, которые убили его. Пусть он навеки низринет их в ад! Да хранит Аллах Мешанга, и всю семью, и моего Томми и да не позволит он фанатикам отнять у нас наши свободы.
Теперь в ее глазах стояли слезы, и она смахнула их. Иншаллах, подумала она. Отец в раю, куда попадают все правоверные, поэтому подлинной причины печалиться нет. Нет. Только желание, чтобы его гнусным убийцам воздали по справедливости. Убийцы! Дядя Валик. НВС. Аннуш и дети. НВС! Как я ненавижу эти буквы! Что произошло с Каримом? Она не имела никаких вестей с воскресенья и не знала, осудили его, мертв он или свободен, не знала ничего нового по поводу того телекса – оставалось только молиться.
