изложить все недосказанное.
– Это шанс, господа. Сейчас Англии более всего нужна победа на море. Победа, которая положит конец замыслам Бонапарта и многократно облегчит нам бремя блокады. Что бы мы отдали за такую возможность?
– Миллионы, – ответил Барроу.
– А чем мы рискуем в случае провала? Двумя или тремя агентами. Грошовый лотерейный билет. С одной стороны – бесконечно большой выигрыш, с другой – незначительный проигрыш.
– Вы положительно красноречивы, капитан, – сказал Марсден по-прежнему без всякого выражения.
– Я не имел цели быть красноречивым, сэр, – ответил Хорнблауэр и слегка опешил, поняв, сколько правды в этой простой фразе.
Его внезапно взяла злость и на себя, и на собеседников. Надо же было так разболтаться! Теперь в глазах Марсдена он очередной безумный прожектер. Хорнблауэр в досаде встал и едва успел сдержаться: выказать раздражение было бы еще одним промахом. Лучше откланяться сухо и официально, тогда его недавние речи можно будет счесть всего лишь светской болтовней. Более того, чтобы сохранить остатки самоуважения, надо было уйти самому, пока его не выставили за дверь.
– Я потратил чересчур много вашего драгоценного времени, господа, – сказал Хорнблауэр и, несмотря на усталость, почувствовал внезапное острое удовольствие: он сам выразил желание покинуть общество людей, аудиенции у которых другие офицеры готовы дожидаться сутками.
Однако Марсден, не обращая на него внимания, обратился к Барроу:
– Как фамилия того южноамериканца, который сейчас обивает все приемные? На него всюду натыкаешься – на прошлой неделе он даже обедал в клубе Уайта с Кемберуэллом.
– Это тот, который хочет затеять революцию? Я сталкивался с ним раза два. Миранда… [81] или Мирандола… как-то так, сэр.
– Миранда! Точно! Думается, если он будет нужен, мы сумеем его заполучить.
– Безусловно, сэр.
– И есть Клавдиус в Ньюгейтской тюрьме. Насколько я понимаю, мистер Барроу, он ваш добрый знакомый?
– Клавдиус, сэр? Я встречался с ним в обществе, как и все.
– Если не ошибаюсь, его судят на этой неделе?
– Да, сэр. В следующий понедельник вздернут. Но к чему вы спросили о нем, мистер Марсден?
Было немного приятно видеть, что один из этих джентльменов – пусть всего лишь второй секретарь – настолько обескуражен. Мистер Марсден не снизошел до объяснений.
– Сейчас не время, – сказал он и повернулся к Хорнблауэру. Тот стоял с неловким ощущением, что гордый уход оказался несколько смазан. – У привратника есть ваш адрес, капитан?
– Да.
– Тогда я в самом скором времени за вами пришлю.
– Есть, сэр.
Только закрыв дверь, Хорнблауэр сообразил, что ответил штатскому сугубо военной формулировкой. Впрочем, эта досадная мысль ненадолго задержалась в его усталом мозгу. Он хотел есть. Он отчаянно хотел спать. Ему не было дела до неведомого Миранды и загадочного Клавдиуса в Ньюгейтской тюрьме. Надо было наесться до одури, а потом спать, спать, спать. Но прежде не забыть про письмо Марии.
Глава девятая
Хорнблауэр проснулся в удушливой жаре, насквозь мокрый от пота: солнце било прямо в окно, крохотная мансарда раскалилась, как печь. Сбросив одеяло, он почувствовал себя чуть лучше и осторожно потянулся. Судя по тяжести во всем теле, спал он как убитый, ни разу не повернувшись. Кое-где еще ощущалась боль – она помогла вспомнить, где он и как сюда попал. Вчера ему и впрямь удалось заснуть после обильной трапезы, но далеко не сразу, а в итоге он проспал часов десять, если не двенадцать: солнце стояло уже довольно высоко.
Какой сегодня день недели? Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось мысленно пролистать календарь назад. Когда почтовая коляска ехала через Солсбери, там звонили колокола и народ шел в церковь, – значит, было воскресенье. В Лондон приехали утром в понедельник – трудно поверить, но это было только вчера. Значит, сейчас вторник. Он выехал из Плимута – и последний раз видел Марию – в субботу вечером. А рано утром в пятницу – при одном воспоминании расслабленные мышцы судорожно напряглись – «Принцесса» взяла курс прочь от искалеченного «Фрелона». В ночь с четверга на пятницу Хорнблауэр взбирался на палубу француза, чтобы погибнуть или победить, причем смерть была самым вероятным исходом. В ночь четверга – а сейчас только вторник.
Хорнблауэр пытался отогнать тягостные картины, когда внезапная мысль вновь заставила его подобраться: он оставил в Адмиралтействе одеяло французского капитана, в котором принес бумаги, и начисто про него забыл. Наверное, какой-нибудь бедный клерк вчера забрал одеяло домой – и совершенно незачем напрягаться всем телом. Во всяком случае, если не впускать в свои мысли воспоминаний о голове французского капитана, расколотой, как грецкий орех.
Чтобы отвлечься, Хорнблауэр стал прислушиваться к уличным шумам и понемногу вновь погрузился в сладкую полудрему. Лишь некоторое время спустя он сонно отметил, что внизу быстро стучат копыта, а скрипа колес не слышно. К тому времени как всадник остановился точно под его окном, Хорнблауэр сообразил, кто это может быть, и вскочил с постели, но одеться не успел: на лестнице загремели шаги, потом в дверь заколотили.
– Кто там?
– Посыльный из Адмиралтейства.
Хорнблауэр отодвинул щеколду. За дверью стоял посыльный в сапогах, кожаных штанах и синем сюртуке, держа под мышкой картуз с черной кокардой. Из-за его плеча выглядывал слабоумный хозяйкин сын.
– Капитан Хорнблауэр?
– Да.
Капитану военного корабля не впервой принимать депеши, стоя в ночной рубахе. Хорнблауэр расписался в получении карандашом, который протянул ему посыльный, и распечатал записку.
