— Ты мог бы научить кое-чему из своих познаний Жозефа. Твоего сына.
Он задержал на ней взгляд.
— Я счастлив, что ты мне это предлагаешь, — ответил он, наконец. — Но не хочу у тебя жить из милости.
— Милость тут ни при чем, — возразила она.
— Я не уверен, что Франсуа будет счастлив.
С присущей ему проницательностью он чувствовал сдержанность, чтобы не сказать холодность того, кто считался его отцом. После смерти Об Франсуа не доверял Францу Эккарту.
— Я не обязана давать отчет Франсуа, — ответила она. — Ступай за своими вещами и возвращайся.
Франсуа быстро понял, что произошло. В тот же вечер он спросил Жанну, можно ли ему прийти на ужин, поскольку Одиль нездоровится.
Увидев Франца Эккарта за столом, он спросил:
— Ты, значит, не вернешься в Гольхейм?
— В Гольхейме больше никого нет, — ответила Жанна. — Франц Эккарт будет жить здесь.
На лице Франсуа тут же появилось недовольное выражение.
— Похоже, новость тебя не радует, — сказал Франц Эккарт.
— Нет, после того, что случилось с Об… После того, что ты сделал с Об… Ты считаешь меня дураком?
— Что же я сделал с Об?
— Ты соблазнил свою тетку! — гневно воскликнул Франсуа. — Неужели у тебя нет никаких понятий о благопристойности?
В зале воцарилось предгрозовое молчание.
— Франц Эккарт не племянник Об, — спокойно произнесла Жанна. — Между ними нет кровного родства.
Ошеломленный Франсуа положил ложку.
— Об была моей сводной сестрой… — начал он.
— Франц Эккарт не твой сын, — объявила Жанна все тем же спокойным тоном. — Я не говорила тебе этого, пока была жива Софи-Маргерит, чтобы сохранить твой семейный очаг. Впрочем, ты об этом догадывался и сам мне об этом сказал.
Оглушенный Франсуа откинулся на спинку стула. Он смотрел на Франца Эккарта, сохранявшего бесстрастный вид.
— Но ты все же соблазнил ее! — произнес он с угрозой, выставив вперед подбородок и сжав в руке нож.
— Я не знаю, что означает соблазнить, — ответил Франц Эккарт. — Посреди ночи, когда ты спишь глубоким сном, к тебе в постель ложится девушка в ночной рубашке… если это называется соблазнить, тогда признаю: да, я соблазнил Об.
— Что?
— Ешь, не лишай себя ужина из-за того, что уже поправить нельзя, — сказала Жанна сыну.
Потрясенный Франсуа лишь покачал головой.
— Почему ты мне ничего не сказала об этом раньше? — спросил он у матери.
— Потому что твою реакцию легко было предвидеть, и ни я, ни Жозеф не желали подобной сцены, мы и без того были убиты горем.
— Об любила меня, и я любил Об, — медленно произнес Франц Эккарт, — но если кто и был соблазнен, так это я.
Франсуа стал теребить волосы.
— Что же произошло той ночью? — спросил он.
— Не знаю. Я работал с Дитером, моим другом-монахом. Никто не ожидал, что она придет. Но она все-таки вышла из спальни, а потом из замка. Наверное, ночью она увидела что-то, напугавшее ее.
— Стало быть, маленький Жозеф — твой сын? — спросил Франсуа.
Франц Эккарт кивнул.
— И поэтому ты вернулся?
— Нет, — возразил молодой человек. — Не только поэтому. Я вернулся из-за Жанны. Потому что она теперь одна. Потому что она не просто носит фамилию л'Эстуаль, но и во лбу у нее горит звезда.
Он налил вина в бокал Франсуа.
— В мире есть другие реальности, не похожие на ту, что видишь, — сказал он. — То, что ты принял за кровосмешение, было чистым и сильным взаимным влечением, без малейшего намека на инцест. И нет здесь ни преступника, ни жертвы.
— Зато есть ребенок, будущее которого нельзя омрачать подобными ссорами, — добавила Жанна.
Наступила долгая пауза. Франсуа задумчиво жевал что-то, стараясь осмыслить услышанное.
— Ты хочешь сохранить фамилию Бовуа? — спросил он Франца Эккарта.
— Другой у меня нет, и она мне кажется достойной. Разве что ты захочешь меня, ее лишить.
— Я захочу тебя ее лишить? — переспросил Франсуа.
Наступило молчание, казавшееся бесконечным. Дрова потрескивали в очаге.
— А я? — спросил Франсуа у матери. — Какого я рода?
Она ответила не сразу:
— Ты должен был называться Франсуа де Монкорбье, то есть Франсуа Вийон.
— Франсуа Вийон? — воскликнул он. — Господи, да что же это за жизнь!
— Однажды в Анжере, много лет назад, около нашего дома умер бродяга. Франсуа, почему ты так долго смотрел на него?
Он не ответил. Его карие глаза были обращены вглубь души.
— Ты хочешь сказать, что я знал? — прошептал он. И через мгновение спросил у Жанны:
— Но каким образом?..
— Нет, — ответила она. — Я никогда не изменяла твоему отцу. Меня изнасиловали до свадьбы. Твой настоящий отец был бродягой без кола и двора, да вдобавок еще и вором, которому много раз угрожала виселица. Он был неисправим. И он исчез. Я должна была дать своему ребенку имя и отца.
— Ты ничего не сказала Бартелеми?
— Нет. Гордость не позволяет мужчинам любить чужого по крови ребенка. Ты сам это знаешь, Франсуа, — добавила она. — Бартелеми считал тебя своим сыном. К чему было разочаровывать его?
Бесчисленные бабочки кружились над факелами, похожие на крошечных призраков — легкомысленных и очаровательных.
— И все это ты знал, но не хотел знать, — сказал Франц Эккарт. — Так происходит со всеми нами. Мы узнали бы гораздо больше, совершив небольшое усилие, если бы только захотели.
— Господи, — сказал Франсуа, — ну и вечерок!
— Мы всего лишь рассмотрели ковер с изнанки, — с улыбкой произнес Франц Эккарт. — Ну что, останемся друзьями?
Мужчины встали. Франсуа обнял молодого человека и прижал к груди. В глазах его стояли слезы.
Жанна была изумлена. Если это и был ковер, то необычный, каких она никогда не видела. Он походил на муаровые шелка, которые на свету выглядят синими, а в тени — красными.
— Теперь, — сказала она, — возможно, ты выделишь Францу Эккарту положенную ему часть наследства Софи-Маргерит.
Франсуа не сдержал улыбки.
— И полагаю, — добавила она, — что не следует посвящать в это дело Жака Адальберта и прочих членов семьи. По крайней мере, до поры до времени.
Эта женщина всегда сохраняла чувство реальности. И верность клану.
На следующий день Жанна велела поднять кровать на выбранный Францем Эккартом пятый этаж, вычистить камин и уложить в него дрова. Молодой человек принес из своего амбара два сундука с книгами и рукописями. Она наблюдала за тем, как он пристраивает подзорную трубу к подоконнику, и подумала, что на Санкт-Йоханн-гассе он уже не увидит неба во всей его необъятности.
