А между тем, для обитателей замка было благополучие, что снег выпал рано в этот год; это была самая лучшая для них защита от нападения со стороны Шлангенвальдов или Швабской лиги, а также и мнимого наследника Адлерштейна, барона Казимира Адлерштейн-Виндшлосского.
Надо отдать полную справедливость мужеству старой баронессы; она мало страшилась врагов, несмотря на свой малочисленный гарнизон. Она выросла в убеждении, что Адлерштейн неприступен, и ничто не могло разубедить ее в этом. Если несчастье, лишившее ее мужа и сына, было предназначено неумолимой судьбой, баронесса утешала себя тем, что это несчастье случалось прежде, чем дана была баронами присяга в верности императору. Вероятно, говорила сама себе старуха, граф Шлангенвальдский знает каково положение замка; а Виндшлосс служит где-нибудь далеко в войске, так как ни о ком из них не было слышно в то время, когда дороги были еще удобопроезжи.
В то же время, отец Норберт сделал несколько попыток узнать, что сталось с телами обоих баронов и их приверженцев; и ему удалось только собрать сведения, из коих можно было заключить, что граф Шлангенвальдский взял их из гостиницы, за тем ли, чтобы украсить свой замок этими кровавыми трофеями, или за тем, чтобы представить их императору, как доказательство усердия, с каким он поддерживает порядок в государстве. Старый барон не мог быть погребен в освященной земле, и церковь не могла за него молиться; но баронесса Кунегунда дала несколько из своих редких драгоценных вещей на помин души сына, Христина прибавила к этому свои серьги и все, что было у нее в кошельке, и просила поминать вместе с мужем и ее отца.
Во время этих переговоров, Христине удавалось иногда вести утешительные беседы с отцом Норбертом; но зимой она была принуждена оставаться исключительно в обществе прислужниц замка и старой баронессы, сердце которой нисколько не смягчалось кротостью и терпением невестки.
Эбергард пережил своего отца несколькими часами, следовательно, Христина была такая же вдовствующая баронесса, как и сама Кунегунда; это был факт, о котором очень любили в кухне толковать Урсела, Гатто и Шнейдерлейн. Христина приобрела, сама того не подозревая, сильного, горячего приверженца в лице этого последнего, приобрела не столько тем, что заботилась о нем во время его болезни, но еще и ласковыми словами, а главное тем, что называла его настоящим именем: Гейнц, не упоминая странного прозвища Шнейдерлейн, т. е. маленький портной; прозвище это было дано ему в честь сказочного храброго маленького портного, который хвастался, что убил семь мух одним ударом. Такое название было тем более оригинально, что отнюдь не согласовалось с гигантской, могучей фигурой Гейнца.
Эбергард, своей испытанной храбростью и крайней добротой, снискал большую любовь своих приверженцев, он был разбойник только по воспитанию, но далеко не по характеру. Вдова его уже по одному этому могла бы пользоваться преданностью окружающих, даже если бы к тому не присоединились ее личные качества. Гейнц был предан ей безгранично с той самой минуты, как она старалась облегчить его страдания, несмотря на собственное свое горе; тогда же Христина с участием расспрашивала у него о его родине, о семье, и воскресила в нем все лучшие инстинкты! Он готов был пожертвовать жизнью ради нее. Христина могла бы стать во главе партии против старой баронессы, если бы не была равнодушна ко всему, за исключением своего горя. Кроме того, что садилась за столом на втором месте, Христина ничем более не выказывала своих прав на почести, приличествующие ее сану, редко выходила из комнаты, которую по привычке продолжала называть своей комнатой.
Но когда во второй раз с ее приезда в замок, перед ее глазами начали таять длинные полосы снега и горные тропинки очистились, на самую Пасху, Христина в первый раз употребила в дело свою власть, приказав Гейнцу оседлать мула и ехать с ней в церковь св. Фридмунда. Урсела подняла было тысячу возражений; но Христина так сильно желала исповедоваться и простоять обедню, что старая кормилица не имела духу сопротивляться, и решилась сама сопровождать ее.
Было чудное, яркое апрельское утро, светлое лазурное небо казалось целыми волнами разливало вокруг жизнь и прохладу. Крестьяне, переодетые по-праздничному, радостными кликами приветствовали возвращение весны. Смотря на это блещущее весельем зрелище, сама молодая вдовица почувствовала в сердце своем что-то похожее на надежду, и улыбнулась, когда у входа храма маленький мальчик робко подошел к ней и подал пасхальное красненькое яичко; дар этот напомнил Христине веселые обычаи дорогого ей города Ульма. Она поблагодарила ребенка поцелуем; ничего другого она не могла подарить ему; но хорошенькое личико малютки осветилось довольной, радостной улыбкой.
Еще до окончания обедни, у дверей церкви стали показываться крестьяне с встревоженными лицами. В толпе, наполнявшей церковь, слышался шепот, многие даже выходили из церкви. Шнейдерлейн делал бесплодные попытки обратить на себя внимание своей госпожи; наконец, он подошел к ней и сказал: – Милостивая баронесса, нам надо скорее ехать домой; ваш мул готов. Около Спорного Брода множество народа; не знаем, кто такие: Шлангенвальды или Виндшлоссы. Во всяком случае, прежде всего надо подумать о вашей безопасности.
Христина побледнела; она давно уже освоилась с мыслью о смерти, но, выросшая в мирном городе, она никогда еще не встречалась с вооруженной силой. Отец Норберт заметил ее испуг, и предложил проводить ее, надеясь, в случае нападения, быть посредником между двумя партиями; напомнить им торжественность праздника и провозгласить мир, требуемый церковью. Христина с благодарностью приняла предложение священника, в особенности видя, что ее проводники перепугались не менее ее самой.
Когда наконец Христина, задыхаясь от усталости и утомления, дошла до лестницы замка, старая баронесса начала желчно ей выговаривать, не столько за то, что она подвергала себя опасности, сколько за то, что взяла с собой Шнейдерлейна, самого полезного из всех охранителей замка. Христина ничего не отвечала, ни о чем даже не осмелилась спросить, и поспешно прошла в свою комнату. Из окна молодая баронесса могла ясно видеть небольшой отряд, о прибытии которого было уже тотчас же сообщено угольщиком Йовстом. Вооружение воинов блестело на солнце и какое-то знамя развевалось по ветру.
Баронесса Кунегунда не оробела; старуха ходила взад и вперед, отдавая приказания людям с точностью и твердостью опытного полководца; она решилась не уступать ни в каком случае, и, более чем когда-либо, верила в неприступность замка. Мало того, старая баронесса питала даже смутную надежду отомстить Шлангенвальду или же Виндшлоссу; последнего она ненавидела почти столько же, сколько и убийцу своего мужа и сына.
