ГЛАВА IX
Посещение и крестины
Весь этот день никаких действий со стороны неприятелей не было; только на следующий день он переехал Брод и готовился подняться на Орлиную Лестницу. В былые времена замок спасали тем, что ставили отряды воинов по самым опасным ущельям; но теперь силы были весьма слабы, да не было и надежных начальников; в виду этого, баронесса сочла более благоразумным окончательно довериться крепости стен замка и сосредоточить все силы внутри.
Однако по всем признакам пришельцы не имели никаких враждебных намерений. Их было всего человек двадцать пять, но все были хорошо вооружены. Знамя, развевавшееся во главе отряда, было голубого цвета с серебряным орлом посредине. Предводитель отряда с удивлением глядел на вершину сторожевой башни, где с утра, в первый раз еще после смерти обоих баронов, водружено было тоже знамя.
Событие, ожидаемое уже около месяца, совершилось в понедельник на Пасхе. Молодая баронесса сделалась матерью.
Как только небольшой отряд приблизился к воротам замка, предводитель протрубил в рог, и эхо еще раскатывалось по холмам, когда Гатто, исправлявший должность сенешаля, спросил у незнакомца причину его посещения.
– Я Казимир Адлерштейн-Виндшлосский, – отвечал тот. – До сих пор, неудобство зимнего пути не позволяло мне приехать сюда войти во владение своим наследием. Пропустите меня, я должен переговорить со вдовствующей баронессой о ее доле в наследстве и о ее будущем местопребывании.
– Вдовствующая баронесса, урожденная фон Адлерштейн, – отвечал Гатто, возвратившись после доклада, – благодарит барона Адлерштейн-Виндшлосского, но приказала ему передать, что она охраняет замок в качестве опекунши настоящего представителя рода, барона Адлерштейнского.
– Неправда, старик! – сказал Виндшлосс, – У барона не было другого сына.
– Нет, не было, но барон Эбергард оставил нам двух близнецов, наших властителей, для которых мы и защищаем замок.
– Бесполезный подлог, – важно отвечал рыцарь. – Эбергард никогда не был женат.
– Извините, да не прогневается ваша милость, наша милостивая молодая баронесса соединена была с ним браком в последний праздник св. Фридмунда, нашего славного патрона, которому не угодно было, чтобы род наших баронов погас.
– Мне надо видеться с твоей госпожой, старик, – нетерпеливо сказал сэр Казимир, нимало не веривший этому рассказу и считавший свою кузину, Кунегунду, способной на всякую меру ради удержания за собой владения замком.
Действительно, брак Христины мог тем более показаться подложным барону, что старая баронесса не заявила официально об этом браке нигде, вне стен замка.
Баронесса согласилась на свидание с сэром Казимиром и вышла к входным воротам. Было что-то величественное и внушительное в фигуре старой баронессы, когда она в своем высоком чепце и черном покрывале стояла под сводами.
Барон Казимир был красивый молодой человек, лет под тридцать, отчасти польского происхождения, и обладал всеми прелестными качествами славянского племени. Кроме того, он участвовал в переговорах с герцогом Бургундским и кичился знанием общежития и вежливостью.
– Баронесса, – сказал он, – мне очень жаль, что я вынужден беспокоить семейство в трауре; но я чрезвычайно удивлен сообщенными мне известиями и прошу вас подтвердить их.
– Я очень хорошо знала, что эти известия вас смутят, – бесстрастно отвечала Кунегунда.
– Извините меня, баронесса, но вам известно, что Сейм требует чрезвычайной точности доказательств. Я желал бы знать, кто такая девица, избранная в супруги моим покойным кузеном Эбергардом.
– Христина, дочь его всадника Гуго Сореля, из почтенного семейства, живущего в Ульме.
– А! Я хорошо знаю, что такое этот Сорель, – вскричал Казимир. – Благородная моя кузина! Вы не захотите помрачить герб Адлерштейнов, поддерживая дело, которое не может быть утверждено Сеймом.
– Барон Казимир, – гордо отвечала Кунегунда, – если бы я знала об этом браке при жизни сына, я собственными своими руками задушила бы эту девку. Но я узнала только в минуту его смерти, из его предсмертного признания; и теперь, будь она хоть дочерью нищего, все же она законная жена Эбергарда. Дети ее – истинные, единственные наследники моего сына!
– Время бракосочетания, место, свидетели? – спрашивал Казимир.
– Время – праздник св. Фридмунда, место – Адлерштейнская церковь, – отвечала баронесса. – Подойди сюда, Шнейдерлейн; расскажи этому рыцарю об исповеди твоего молодого господина.
Шнейдерлейн с одушевлением и пафосом повторил последние слова несчастного Эбергарда; что же касается священника, совершившего обряд венчания, Шнейдерлейн забыл его имя.
– Мне необходимо повидать молодую баронессу, – сказал тогда Казимир, вполне уверенный, что такая женщина, какую он ожидал встретить в дочери ландскнехта Гуго Сореля, после ловких расспросов, очень скоро до такой степени разоблачит тщету всех этих претензий, что сама Кунегунда не будет уже в состоянии их поддерживать.
Старая баронесса с минуту колебалась; но вдруг по лицу ее пробежало выражение злорадного довольствия. Она сказала несколько слов Мацу Косому, потом отвечала, что все будет так, как желает барон; но что она никого более не может пропустить в замок; дом ее был в трауре, а двойни родились всего несколько часов назад.
Адлерштейн-Виндшлосский решился, во что бы то ни стало, лично разведать все, что было нужно, и все эти предосторожности не могли заставить его отступить. К тому же, тогдашние обычаи давали ему право навестить молодую мать, если она действительно была вдова его кузена.
Если бы Христина жила в тогдашнем образованном обществе, комната ее была бы обтянута черным сукном, сама она была бы окутана в черный бархат и мрачная колыбель была бы приготовлена для осиротевшего ребенка; две ступеньки вели бы к постели баронессы, а буфет, наполненный золотой и серебряной посудой с баронскими гербами, заключал бы в себе различные сласти и ароматные напитки, какие тогда в обычае было подавать посетителям родильницы.
Но здесь две ступеньки, вколоченные в пол комнаты, и черный чепец, надетый Урселой на молодую госпожу, были единственными формальностями, требуемыми этикетом, о котором вероятно когда-то слыхали.
Когда барон Казимир вошел в комнату и его подвели к постели больной, он остолбенел.
Вместо толстой простой немецкой мещанки, какую он рассчитывал увидать, окруженную почестями, приличествуемыми знатной барыне, он видел перед собой бледное, нежное лицо, чистое, как лилия, черные бархатные глаза, оттеняемые длинными черными ресницами и до того исполненные невинности и грусти, что подозрения барона показались ему самому святотатством.
