В это время вошла Урсела, подошла к постели и стала приготовлять новорожденных к крещенью. Барон Казимир встал и подошел к окну. Старая кормилица казалась очень взволнованной и, нагнувшись к своей госпоже, тихонько сказала:
– Сударыня, Шнейдерлейн велел вам сказать, что Мац просил его помочь ему снять подставки люка, что вы знаете, когда он наступит на него. Шнейдерлейн хочет знать, желаете ли вы этого?
Подземелье! так вот участь, какую готовила фрау Кунегунда великодушному родственнику, делавшему все от него зависящее, чтобы устроить судьбу и обеспечить благосостояние ее внучат.
На лице Христины отразился глубокий ужас, так что Урсела испугалась, не нанесла ли она своими словами смертельный ударь родильнице. Но это ощущение скоро прошло.
– Передай мою величайшую благодарность доброму Гейнцу; скажи ему, что я запрещаю помогать Мацу. Если он дорожит жизнью детей своего господина, он не сделает этого. Скажи же ему. Я буду вечно благословлять Гейнца, если барон здраво и невредимо выберется из замка!
Христина так взглянула при этом на Урселу, что та поспешила, как можно скорее, исполнить это поручение; но было ли исполнено приказание, этого не могла узнать Христина, так как тут вошла в комнату старая баронесса и отец Норберт, а вслед за ними и старая кормилица. Впрочем, если бы поручение и было исполнено, кто мог бы отвечать, что Гейнц действительно сделает все, как ему приказано? В обыкновенное время он был один из самых полезных людей в замке. Мац не мог с ним равняться по силе, Ганс был калека, а Гатто присоединился бы к доброму делу, но Йовст угольщик и другие слуги, призванные для защиты замка, по всей вероятности были бы на стороне старой баронессы.
Фрау Кунегунда, зная, что двадцать пять человек, составлявшие отряд барона Казимира, не были бы в состоянии отомстить за своего господина, будучи к тому же убеждена, что замок ее неприступен, могла не опасаться последствий преступления, которое, по ее понятиям, было ничто иное, как дело мести, а право мести было единственное право, какое признавала баронесса.
Может быть никогда еще не было видано крестин, подобных тем, какие происходили в комнате Христины. Бедная мать едва могла думать о торжественности обряда, пораженная мыслью, что одно из двух лиц, стоящих у купели ее детей, внутренне наслаждалось уже близкой гибелью другого.
Старший из близнецов назван был бабкой наследственным именем Эбергард. Барон Казимир взглядом вопросил Христину, когда нужно было давал имя другому. Молодая баронесса готова была вскрикнуть: берегитесь подземелий! Но потом, опомнившись, она прошептала имя, дать которое сыну она страстно желала с той минуты, как два сына даны были ей, как пасхальный подарок, – имя своего обожаемого дяди – Годфрид. Но Кунегунда, услыхав это, закричала с гневом:
– Никто из Адлерштейнов не будет носить имени простого ремесленника. Назовите его Рехер (мститель).
И только уже по одному тону, каким это было произнесено, Христине послышался как будто торжественный клик, оледенивший ее кровь.
Барон Казимир заметил волнение Христины.
– Молодой баронессе кажется не нравится это имя, – сказал он мягко – Может быть вы желаете дать какое-либо другое? Если нет, я назову его Фридмундом.
Христина улыбнулась, услыхав это имя, для нее имя это предвещало хорошее. Барон Фридмунд был последний предок обеих ветвей рода. Венчание Христины происходило в день его именин, и добрые бароны Эббо и Фридель были соединены в благодарных и трогательных воспоминаниях обитателей страны.
Итак, второй из близнецов получил имя Фридмунда; затем барон Виндшлосский, с внимательностью, редкой в воине, заметил, что родильница утомилась, почтительно поцеловал ее руку и собрался уезжать.
– Прошу вас еще об одной милости, барон, – сказала Христина приподнимаясь, между тем как щеки ее покрывались все более и более яркой краской. – Умоляю вас, возьмите моих обоих сыновей… да, обоих… на руки и покажите их вашей свите, объявив, что признаете их за ваших кузенов и крестников.
Казимир чрезвычайно удивился и посмотрел на Христину испуганным взором, как бы считая ее за поврежденную в уме. Кунегунда сопротивлялась такой просьбе; но Христина почти со страстью повторила:
– Возьмите их! Вы не знаете, что от этого зависит!
И сама Урсела, с присутствием духа, мало ей свойственным, так твердо настаивала на необходимости исполнить желание родильницы, что добродушный рыцарь согласился взять к себе на руки обоих малюток, почтительно сторонясь, чтобы пропустить вперед старую баронессу, которая так торопилась опередить барона, что Христина убедилась в пользе принятых ею предосторожностей.
Кто в состоянии описать все, что происходило в следовавшие за их выходом минуты ожиданья? То, что за минуту показалось Христине единственно верным средством спасти великодушного гостя, не подвергая детей ее ни малейшей опасности, теперь представлялось ей неизбежной гибелью дли всех троих. Сама себе она являлась, как чудовищная мать, пожертвовавшая жизнью своих новорожденных ради спасения чуждого ей человека! Она хотела закричать, чтобы отдали ей назад детей, но голос изменил ей; язык не мог выговорить ни слова, а страшный шум в ушах не позволял ей слышать звуков шагов на лестнице.
Она оставалась, как убитая. Через несколько минут плачь одного из сыновей вывел ее из летаргии. Христина открыла глаза, Урсела бережно клала к ней на постель обоих малюток и шепнула молодой баронессе:
– Спасен! Спасен! теперь он вне всякой опасности, далеко от ворот замка, и уже выехал на горную тропинку! А старая баронесса готова искусать себе все руки от досады и бешенства.
Физические силы Христины имели много сходного с ее характером: слабая, робкая и нежная, она способна была однако противостоять таким потрясениям, какие были бы гибельными для многих женщин, по-видимому, гораздо сильнейших ее физически. Правда, волнения, испытанные ею в понедельник на Пасху, едва не стоили ей жизни; но последствия, хотя и важные, продолжались недолго. Когда солнце уничтожило последние следы снега на горах, Христина сидела у окна, держа на руках своих близнецов; она была счастливее, чем считали это возможным со времени смерти Эбергарда; в особенности счастлива была она тем, что дети принадлежали ей всецело. Сначала для молодого барона приведена была кормилица из деревни; но бедная женщина соскучилась в замке, ребенок начинал хиреть, и наконец решились отдать его на вскормление матери, чтобы спасти его жизнь. С этой минуты, благодаря попечениям Христины, оба близнеца пользовались полнейшим цветущим здоровьем.
