задачках, которые сам сочинял и сам же решал, и в странной, довольно нелепой игре:
«Я не рассказывал о ней ни одной живой душе; это мое первое публичное признание. За обедом передо мной ставили тарелку с супом. Я должен был оценить объем супа, вместимость ложки и рассчитать, за сколько ложек удастся его съесть, – не переставая, разумеется, вести застольную беседу. Ложки приходилось считать, сохраняя хотя бы внешнюю видимость того, что я обычный нормальный человек. Доктор Джонсон на прогулках мог считать, сколько раз коснулся тростью столбиков ограды, и при этом поддерживать разговор; мне удавалось проделать то же самое с ложками супа, даже в такие волнующие мгновения, когда на двадцать четвертой ложке я замечал, что в тарелке осталось супа примерно на три, а я оценил его количество в двадцать восемь. Понятия не имею, как это помогало Хорнблауэру подвести свои бомбардирские кечи к французским береговым батареям, но, по счастью, каким-то образом помогало».
Сочинительство помогало забыть про неподвижность, про скорую ампутацию и смерть. «Пятнадцать лет прошло с тех пор, как я последний раз вдыхал свежий воздух Балтики, однако память, по счастью, сохранилась. Придумывать, а затем выбирать, полагаясь на свое суждение и вкус, – все это так не походило на жалкое доживание в овощном состоянии, что лишь заезженная метафора о переходе из ада в рай способна описать разницу».
И все же, работая над «Коммодором», Форестер боялся, что умрет, не закончив книгу. «Я боялся не столько что мир не увидит шедевра, сколько что шедевр не увидит свет. Оставить книгу незаконченной было бы хуже, чем оставить ее ненаписанной, – все старые споры про Эдвина Друда раздражали меня невероятно. Хорнблауэр к тому времени получил довольно большую известность; можно было предположить, что неоконченный „Коммодор“ вызовет спекуляции на тему, как он мог бы закончиться, а мысль, что кто-нибудь попытается его дописать, приводила меня в панику». Все произошло, в точности как Форестер предполагал, но четвертью века позже и с другой книгой о Хорнблауэре, одиннадцатой.
«Коммодор» вышел в Англии книгой, а в США печатался выпусками в «Сатердей ивнинг пост», и с этим связано одно примечательное обстоятельство. Форестер много писал для этого еженедельника, но чувствовал, что его книга не вполне соответствует изданию: «…как будто я зашел в чужой дом, обставленный непривычной мебелью. А в „Коммодоре“ присутствовала толика супружеской измены. <…> Многие американские газеты отметили этот факт, и бесчисленные читатели тоже. В плотине условностей возникла первая трещинка, и не нашлось мальчика, чтобы заткнуть ее пальцем. Вскоре на страницах „Пост“ свободно обсуждались темы, полтора века бывшие под запретом. Не коммодор стал этому причиной, но он, безусловно, первым изменил жене на страницах „Сатердей ивнинг пост“».
Американские читатели (и издатели) отличались от английских не только строгостью нравов. Английское издание «Коммодора» заканчивалось открытым финалом: Хорнблауэр заболевает тифом, и мы не знаем, выживет он или умрет в заснеженной России, как раз когда война закончилась. Американские издатели сказали, что их читатели такого не поймут, и попросили Форестера написать хеппи-энд. По счастью, это было нетрудно – Форестер как раз задумал следующий хорнблауэровский роман и знал теперь, что герой выживет после тифа.
В этом издании следом за «Коммодором» идет рассказ «Хорнблауэр и его величество», опубликованный в «Кольере» в марте 1941-го, за четыре года до того, как был задуман и написан «Коммодор». Этот рассказ обычно не включают в канон из-за хронологической неувязки: получается, что в 1812 году Хорнблауэр находился одновременно в двух местах, – факт, с которым его поклонникам смириться трудно.
В статье «Я не могу ходить» («Сатердей ивнинг пост», 21 апреля 1946 года) Форестер назвал Хорнблауэра своим доктором. «Доктор Хорнблауэр» требовал больше жизни, больше приключений. Чувствуя, что живет «во взятом взаймы времени», Форестер спешил. Теперь он снова писал по тысяче слов в день.
Хорнблауэр также дал своему автору возможность снова выйти в море. Книги Форестера были настолько популярны, что британское Адмиралтейство и американское Министерство военно-морского флота соперничали за право залучить прославленного писателя-мариниста на свои корабли. Автомобиль забирал его из дома в Беркли и вез в сан-францисский военный порт; там писателя поднимали на борт военного корабля. «Хотя я мог пройти всего несколько ярдов, – писал Форестер, – я по-прежнему мог выходить в море. Мостик не бывает дальше нескольких ярдов от кают-компании, и, пусть я никогда не смогу ходить по шканцам, я по-прежнему могу ощущать под ногами качающуюся палубу и смотреть, как нос корабля рассекает волны».
К работе военного пропагандиста и журналиста он вернулся уже в 1945-м. Фашистская Германия была уже почти разгромлена, но ожидалось, что Япония будет сопротивляться долго. Об атомной бомбе знали только немногие люди в правительстве, да и те пока не очень в нее верили.
«В Вашингтоне и Лондоне опасались, – писал Форестер в „Спутнике Хорнблауэра“, – что англичане и американцы <…> начнут требовать преждевременного мира на неудовлетворительных для нас условиях. Моей задачей было подготовить общественное мнение к следующему этапу кампании и сделать это в то время, когда союзные армии еще стояли на Рейне, собирая силы для последнего удара. <…> Я выслушивал серьезные, отчаянно серьезные споры о том, как поведут себя американские солдаты, если сразу после покорения Германии их бросят на еще более трудное завоевание Японских островов».
Очень скоро Форестера отправили на корабле в Тихий океан, где его ждало неожиданное открытие. «Я обнаружил, что, несмотря на инвалидность, по-прежнему могу жить на корабле, лишь бы он был не больше эсминца; расстояния на авианосце оказались бы для меня чересчур велики».
В Тихом океане Форестер писал статьи – по собственному уверению, плохие – и, хотя море неизбежно наводило на мысли о Хорнблауэре, не имел времени заняться своим героем. Однако с концом войны тот вновь решительно потребовал внимания.
«Меня занимали мысли о падении империй, а Хорнблауэр должен был оправиться от тифа как раз к разгрому Бонапарта. Происходили мирные конференции, решался вопрос о новом правительстве Франции, а также Японии. А перед тем была история с падением режима Муссолини и высадкой союзных войск в Италии; на глазах у Хорнблауэра из-под власти Бонапарта
