Иберийцы по-прежнему его не замечали, поэтому он встал и откашлялся.
В следующее мгновение к нему повернулись три изумленных лица, иберийцы замерли, но тут же вытащили оружие и бросились к нему.
– ГАННИБАЛ! – выкрикнул Ганнон так громко, как только мог.
Все трое резко остановились.
– Ганнибал и мой командир! – сказал Ганнон на карфагенском языке. – Вы понимаете?
Двое солдат тупо уставились на него, третий нахмурился и быстро что-то спросил на своем языке.
Ганнон не понял ни слова. Он повторял имя Ганнибала снова и снова, но его попытки не принесли успеха. Подняв вверх мечи, иберийцы двинулись к нему, напомнив о том, какими они могут быть опасными на поле боя. «Не получилось, – устало подумал Ганнон. – Я мертвец».
И тут один из них показал на него и задал новый вопрос.
Ганнон, ничего не понимая, посмотрел вниз, потом на их малиновые туники и на свою красную. Сообразив, в чем дело, он, точно маньяк, принялся размахивать краем туники.
– Да, я командир фаланги! Копейщики из Ливии! Ливийцы!
– Фа… ланга? – повторил один из иберийцев и добавил на карфагенском с сильным акцентом: – Ты из Карфагена?
– Да! Да! – вскричал Ганнон. – Я из Карфагена! И он тоже!
Напряжение отступило, и ветер унес запах смерти. Неожиданно иберийцы дружно заулыбались.
– Карфагеняне! – взревели они. – Ганнибал!
Бомилькара развязали под пространные извинения, и обоим тут же предложили вина. Когда они увидели рану Ганнона, все трое возмущенно заворчали, и один из иберийцев протянул Ганнону кусок чистой тряпки, потребовав, чтобы тот обвязал им шею.
– Лекарь, – твердил он. – Тебе к… лекарю.
– Я знаю, – ответил Ганнон. – Но сначала мне нужно найти отца или братьев.
Ибериец не понял, но, уловив волнение в его голосе, приказал:
– Подожди.
Ганнон с радостью повиновался. Сидя рядом с Бомилькаром и чувствуя, как вино согревает тело, он ощущал себя почти человеком.
– Мы справились, – сказал он. – Спасибо тебе.
Бомилькар улыбнулся.
– Поверить не могу. Я свободен после пяти лет рабства.
– Ты получишь щедрое вознаграждение за то, что сделал для меня, – поклялся Ганнон. – И я всегда буду твоим должником.
Они пожали друг другу руки, закрепляя дружбу.
Вскоре вернулся ибериец, который привел офицера, немного говорившего на карфагенском. Услышав историю Ганнона, тот приказал принести носилки и отправил гонца к Малху.
– Мне нужно сначала увидеть отца, – настаивал Ганнон.
– Ты бледен, как призрак. Он найдет тебя у лекарей, – ответил офицер.
– Нет… – Ганнон попытался встать, но у него подкосились ноги.
Это было последним, что он помнил.
Очнувшись, юноша услышал громкие голоса, в голове у него возникли образы иберийцев, мучающих Бомилькара, и он быстро открыл глаза. Но, к своему несказанному удивлению, увидел Бостара, который сердито размахивал руками и что-то говорил кому-то, кто находился за пределами поля зрения Ганнона. Над головой у себя он разглядел потолок палатки, и он лежал на кровати, а не в сене в сарае.
– Где я?
– Благословение богам! Он к нам вернулся! – вскричал Бостар, и выражение его лица смягчилось, когда он спросил: – Как ты себя чувствуешь?
– Наверное, х-х-хорошо. – Ганнон невольно поднес руку к шее и успел нащупать там толстую повязку, прежде чем Бостар положил на его руку ладонь.
– Не трогай. Лекарь сказал, что твоя рана только начала заживать.
Ганнон чувствовал в месте ожога тупую пульсацию.
– Болит уже меньше.
– Это благодаря соку мака, которым лекарь поил тебя три или четыре раза в день.
Перед глазами Ганнона промелькнуло сразу несколько картин, и он смутно вспомнил, как ему в рот кто-то вливает что-то очень горькое.
– Бомилькар рассказал нам многое из того, что произошло, – сказал Бостар, но в его голосе Ганнон уловил вопросительные интонации.
Он сумел сесть и тут же поморщился, когда рана отозвалась волной боли.
– После того, как меня захватили в плен?
– Да, – мягко ответил Бостар. – А Мутт поведал о том, что было до того.
Ганнон заметил, как любимый брат перевел глаза на его шею.
– Там все плохо, да? – спросил он.
Бостар промолчал.
– Что сказал лекарь? – продолжал расспрашивать молодой человек.
– Сначала – что ты умрешь. Но ты пережил первую ночь и день, потом следующие ночь и день. Мы все очень обрадовались. – Бостар посмотрел на Сафона, который кивнул в подтверждение его слов. – Если молитва помогает, тогда к твоему выздоровлению приложили руку боги. Мы почти все это время провели на коленях. Даже отец к нам присоединился.
Ганнону было приятно видеть облегчение на лицах братьев, особенно Бостара.
– Как долго я спал?
– Шесть дней, – ответил Бостар. – Однако опасность миновала только вчера, когда отступила лихорадка. Лекарь говорит, что рана стала суше и начала заживать.
– Это не рана. Это латинская буква «Б», – с горечью в голосе сказал Ганнон. – Первая в слове «беглый».
– Но ты же не раб! – возмущенно вскричали оба брата.
– Я сказал офицеру, который меня допрашивал, что был рабом, – объяснил Ганнон. – Он же захотел поставить на мне клеймо беглого раба, чтобы я прожил с ним те несколько часов, что мне оставались. Метил в самый центр лба, но я успел в последний момент увернуться. Уж лучше пусть клеймо стоит на шее, верно? – Он мрачно улыбнулся.
Однако его братья оставались серьезными.
– И куда подевался тот грязный сукин сын? – в ярости выкрикнул Сафон.
– Думаю, ушел защищать стены города. И это единственная причина, по которой я остался в живых. Бомилькар наверняка рассказал вам, как он пришел и убил стражника, охранявшего меня. Если бы не он… – Ганнон не договорил.
– Да. Он хороший человек, и его заслуги перед нашей семьей не будут забыты, – сказал Бостар. – Жаль, что мы не знали о случившемся, когда вошли в Виктумулу. Хотя искать тебя было все равно что пытаться найти иголку в стоге сена.
– Многим римлянам удалось сбежать? – спросил Ганнон; он понимал, что мерзавец, вроде Перы, смог бы найти способ скрыться даже из захваченного города.
– Только негражданам, но и их мало, – ответил Сафон со злобной усмешкой. – Наши люди не знали имени твоего мучителя, но, можешь не сомневаться, он сейчас не живее облепленного мухами трупа, который провисел на кресте неделю.
– Я бы хотел прикончить его собственными руками, – сказал Ганнон, подумав, что, как это ни странно, ему повезло, что Пера отказался даровать ему быструю смерть. Если бы римлянин выполнил его просьбу, он бы здесь не лежал… Впрочем, молодому человеку очень хотелось, чтобы Пера умер под собственные пронзительные крики.
