ту эпоху нигде слушатели. Кроме обширного материала, расположенного в строго научной системе, лекции Мейера были проникнуты тем гуманным характером, тою смелостью чувства, которые должны были увлекательным образом действовать на учеников. Когда в 40-х годах с кафедры раздается голос протеста против крепостничества, чиновничьего взяточничества, против различия в правах по сословиям и вероисповеданиям, приходится заключить, что профессор обладал значительным гражданским мужеством. Смелое слово учителя не оставалось без влияния на учеников: известен случай, когда один из учеников Мейера отказался от выгодной покупки крепостных именно под влиянием впечатления, вынесенного из университета» [196].
Этим и объясняется то повышенное внимание, которое Дмитрий Иванович уделял умению студентов использовать полученные теоретические знания в правовой практике или, как тогда говорили, в юридическом быту. С этой целью он выступил инициатором и организатором вовлечения студентов в оказание гражданам юридической помощи.
Под руководством преподавателей они консультировали, помогали нуждающимся готовить заявления, жалобы, советовали, куда обратиться за защитой своих прав. Дмитрий Иванович назвал такую практику «юридической клиникой». Польза от такой деятельности была очевидна как для граждан, так и для студентов, которые кроме применения норм к конкретной ситуации учились работать с людьми. Профессор сам участвовал в работе таких «клиник».
«Бедные люди, – писал он, – нуждающиеся в советах и помощи по каким-либо… делам обращаются… По желанию советующегося тут же может быть для него безвозмездно сочинена нужная бумага» [197].
Подвижничеством Мейера восхищался русский революционер, писатель и журналист Николай Гаврилович Чернышевский [198]. В своей статье «Губернские очерки» он привел Дмитрия Ивановича в качестве примера человека, «все силы которого были посвящены благу его родины», в противовес далеким от нравственного идеала героям Салтыкова-Щедрина. «Постоянною мыслию его было улучшение нашего юридического быта силою знания и чести… Задушевным его стремлением было соединение юридической науки с юридической практикой. Он устроил при своих лекциях в университете консультацию и сам занимался ведением судебных дел, разумеется, без всякого вознаграждения (это был человек героического самоотвержения), с целью показать своим воспитанникам на практике, как надобно вести судебные дела».
В одном из своих очерков Н. Г. Чернышевский рассказал реальную историю о том, как Мейер сумел вывести на чистую воду мошенника – купца, пытавшегося с помощью ложного банкротства обмануть своих кредиторов, причем далеко не в первый раз. Около года Дмитрий Иванович разбирался с запутанной финансовой документацией, а упорный жулик сидел под арестом, подсылая к нему «партизан» с заманчивыми предложениями. Но Мейера нельзя было ни подкупить, ни запугать. В итоге купец вынужден был расплатиться с кредиторами, а выйдя из тюрьмы, тут же направился к профессору со словами: «Благодарю тебя, уважаю тебя… Теперь я понимаю, что дурно, что хорошо… я верю тебе одному. Во всех своих делах я буду слушаться тебя, а ты не оставь меня своим советом» [199].
Эта почти что рождественская история происходила на глазах всей казанской общественности, и прежде всего студентов-юристов. Трудно представить себе более убедительную демонстрацию библейской мощи права, способного привести к покаянию закоренелого грешника. Конечно, если закон использует кристально честный искренний человек, своего рода проповедник права.
Одним из итогов многолетней педагогической деятельности Мейера стала его работа «О значении практики в системе современного юридического образования» (1855).
В Казанском университете студентом Дмитрия Ивановича был сам Лев Толстой. Лев Николаевич, первоначально избравший философский факультет, в 1845 г. перешел на юридический. Много лет спустя великий писатель вспоминал: «Когда я был в Казани в университете… там был профессор Мейер, который заинтересовался мною и дал мне работу – сравнение “Наказа” Екатерины с Esprit des lois («Дух законов». – Прим. авт.) Монтескье. И я помню, меня эта работа увлекла; я уехал в деревню, стал читать Монтескье, это чтение открыло мне бесконечные горизонты; я стал читать Руссо и бросил университет, именно потому, что захотел заниматься» [200]. Свои мысли по поводу прочитанного Л. Н. Толстой записал в своем дневнике за 1847 г. [201]
Однако другие обязательные предметы были студентом Толстым заброшены, так что вполне оправданно на экзамене в 1846/47 учебном году по истории русских гражданских законов профессор Мейер поставил ему неуд [202]. Сам Дмитрий Иванович был этим фактом очень обеспокоен и интересовался у однокашников Льва Николаевича: «Знакомы ли вы с Толстым? Сегодня я его экзаменовал и заметил, что у него вовсе нет охоты серьезно заниматься, а жаль: у него такие выразительные черты лица и такие умные глаза, что я убежден, что при доброй воле и самостоятельности он мог бы стать замечательным человеком» [203].
Лев Толстой не захотел связать свою жизнь с юриспруденцией и в апреле 1847 г. подал прошение о своем исключении из числа студентов Казанского университета [204], однако знание права и правоприменения он периодически демонстрировал. Наверное, самый яркий пример – роман «Воскресение», написанный в 1889–1899 гг. и изданный в 1899 г.
Другой, помимо педагогики, областью применения яркого таланта Мейера стала его научная деятельность. Конечно, ее намного труднее оценить с позиции общегуманистических ценностей. Чтобы понять значение его исследований в контексте развития цивилистики в России, все-таки требуется определенная подготовка. Отметим, что все грани таланта ученого Д. И. Мейера, проявившиеся в его научной деятельности наряду с преподавательской, стали залогом его признания как при жизни, так и после нее.
В марте 1846 г. Дмитрий Иванович защитил магистерскую диссертацию «Опыт о праве казны по действующему законодательству».
Магистерская диссертация Мейера, представленная юридическому факультету Императорского Казанского университета в 1846 г., до недавнего времени считалась утерянной [205].
Полагаем, что эта диссертация интересна не только возвращением из небытия, но и методикой изложения материала.
В своей работе Дмитрий Иванович рассуждает о воле и законах, приводит примеры законов: соответствующих действительности, за исключением немногих случаев; соответствие которых реальности сомнительно по причине недостаточности сведений о ней; несоответствующих действительности, хотя и не без условий, противоположных ей; упускающих из виду несоответствие свое действительности, игнорирующих ее; и, наконец, прямо противоположных действительности.
Интересен, можно сказать, вполне современный приведенный автором пример, касающийся чумы: «Вопрос о заразительности чумы имеет важное законодательственное значение, простирающееся даже до гражданского права (карантинные чиновники, по нашему праву, не могут быть наследниками по завещанию, составленному лицом во время содержания в карантине), либо во всех случаях, в которых закон дает какое-либо определение касательно заразительных болезней, чума, признанная заразительною, подходит под него: сюда относятся распоряжения карантинные, паспортные, торговые и другие».
Переходя непосредственно к праву казны, Дмитрий Иванович рассматривал различные позиции российских и иностранных исследователей.
Отечественные исследователи представлены как стряпчим А. Урусовым, так и известным русским правоведом Константином Алексеевичем Неволиным. Напомним, что Неволин был в числе первой партии подающих надежды в законоведении студентов,
