Опершись на руку, Жюль уставился на шкатулку. Глаза его остановились, будто он увидел голову Медузы Горгоны. [105] Со стороны казалось, что юноша окаменел. Вот где, размышлял он, сокрыта причина моих терзаний, моей бессонницы, моих кошмаров. Боже, вразуми. Что делать? И Мишель как назло не идет. Он будет здесь часов в десять. Сейчас девять. Ожидание невыносимо. Мне надо узнать все немедленно. Или… Сжечь завещание! Ну, конечно, я сожгу его, и Мишель не сможет мне помешать. Непростительный эгоизм с его стороны заставлять меня вскрыть конверт. О Мишель! Тебе неведомы мои страдания. Ты не знаешь, какой огонь пожирает меня изнутри. Мне худо! Очень худо. Как поступить?
Жюль колебался.
— Больше не могу, нет сил ждать. Я хочу видеть документ сейчас же. Я так хочу!
Он боялся прислушаться к голосу сердца и совести.
Ключа в замке не оказалось. Жюль тянул время, убеждая себя в том, что никак не может найти ключ. Но, в конце концов, и эта отсрочка кончилась. Ключ, как и шкатулка, не представлял собой ничего особенного. Тем не менее, Жюль некоторое время внимательно рассматривал его. Затем вставил в замок. Но тут возникли новые препятствия. Ключ не поворачивался. Жюль начал было выходить из себя.
В эту минуту раздался звонок в дверь. Жюлю сообщили, что его ожидает внизу какой-то ребенок. Это был паренек в голубой рубашке, лет четырнадцати-пятнадцати, довольно оборванный. На левое ухо лихо надвинута шапочка. Когда-то она, видимо, была бархатной, но за давностью лет вся вытерлась. Брюки неопределенного цвета едва прикрывали щиколотки. На ногах — замызганные башмаки, которые к тому же просили каши.
Парнишка вошел в комнату. При виде шкатулки он очень оживился, хотя Жюль этого и не заметил.
— Что вам угодно?
— Почтенный господин, — проговорил мальчишка плаксивым голоском. — Мамочка больна и прикована к постели, папочку мы вчера похоронили. Осталось пятеро крошек. У нас ни кусочка хлеба. Я взываю к вашей щедрости, сударь.
— Но отчего вы обратились именно ко мне? — спросил Жюль. В эту минуту он думал совсем о другом.
— Я так много слышал о вашей щедрости, добрый господин.
Комплимент был явно не по адресу, ибо Жюль не припомнил бы, пожалуй, ни единого случая, когда бы его щедрость могла обратить на себя внимание горожан.
— Что вы хотите сказать?
— Добрый господин, мама прикована к постели. Нас пятеро…
— Хорошо, хорошо, — прервал его Жюль. — Возьмите и убирайтесь поскорее.
И он бросил мальчишке монету. Она так молниеносно исчезла в ловких руках бродяжки, что Жюль невольно подумал, не уличный ли воришка забрался к нему в дом. Выпроводив непрошенного гостя, хозяин приказал впредь не пускать никого в таком роде.
Странный визит удивил Жюля, но секунду спустя, когда взгляд его вновь упал на шкатулку, он позабыл о нем и склонился над замком. В глаза бросились две буквы, выгравированные на крышке: Д. А.
— Что бы это значило? Зачем Жозеф выгравировал здесь эти непонятные буквы? Впрочем, мне-то что? — Жюль подналег на ключ, тот повернулся. — Что делать с бумагами: сжечь или прочесть? Прочту.
Он хотел уже поднять крышку, как вдруг услышал чей-то голос за спиной.
— Остановись, несчастный!
В комнату вбежал Мишель. Он оттолкнул Жюля и своим телом заслонил от него шкатулку.
— Ты не откроешь ее.
— Объясни мне, что происходит? Ты напугал меня.
Вид у Мишеля был испуганный. Он побледнел словно полотно.
— Я успел вовремя. Благодарю Небо. Слушай и смотри.
Мишель подошел к столу, взял шкатулку и повернул ключ в обратную сторону.
— Ты уже сделал один оборот?
— Да! — отвечал Жюль, который ровным счетом ничего не понимал. — Объяснись наконец!
Он не успел договорить, как в комнате раздался взрыв. Повсюду распространился беловатый дым, а к ногам молодых людей упала, отскочив от противоположной стены, расплющенная пуля.
— Теперь понял?
— Спасибо, дорогой! Ты спас мне жизнь. — И Жюль бросился в объятия друга.
Потрясенные, они какое-то время стояли молча. Шкатулка тем временем открылась.
— Откуда ты об этом узнал?
— Скоро и ты все узнаешь, Жюль. Но почему ты не подождал меня? Какое нетерпение! Ты собирался уничтожить бумаги? — Мишель вынул из шкатулки объемистую тетрадку.
— Не знаю, Мишель, я был как в бреду! Это какое-то наваждение. А ведь жизнь моя висела на волоске. Благодарю тебя, друг.
— Ты должен доказать мне свою признательность!
— Но как?
— Обещай, что будешь во всем меня слушаться и ничего не станешь скрывать.
— Согласен.
— И еще одно. Надо прочитать тетрадку.
Мишель открыл окно, чтобы выветрился пороховой дым. Потом закрыл его, а заодно и дверь, чтобы никто не помешал им. Усевшись за письменный стол и усадив рядом Жюля. он принялся читать. Но остановился.
— Нет, прежде расскажи мне о вчерашнем визите.
— Я видел ее и был до того смущен, что едва смог вымолвить слово. Она еще очень слаба, бедное дитя. О Мишель, как она прекрасна!
— Я знаю.
— Знаешь? — Жюль удивленно раскрыл глаза. — Откуда же ты можешь ее знать?
— Скоро все поймешь. Обратил ли ты внимание на мои покрасневшие глаза? Я не спал всю ночь и многое узнал. Но пока продолжай. Что ее родители?
— Мне трудно давать им оценку. Они показались мне превосходными людьми, исполненными ко мне доброты и признательности.
— Так ли? Их фамилия?
— Дельтур. А девушку зовут…
— Анна Дельтур.
— Тебе и это известно?
— А. Д., — ответил Мишель и указал другу на гравировку.
— Я уже ровным счетом ничего не понимаю.
— Слушай, я начинаю читать. Только… Сохрани эту пулю, однажды она нам пригодится.
— Она будет напоминать, как ты спас мне жизнь, Мишель.
— Итак, начинаем.
Глава XX
О том, как Пьер Эрве поступил в семинарию в 1829 году, и о том, что с ним приключилось.
Мемуары, о которых пойдет речь, были довольно пространны. События излагались шаг за шагом, секунда за секундой. Рассказ велся от первого лица. Не исказив ни единого факта и стараясь по мере возможности сохранить авторский стиль, я предпочел изложить всю эту историю от третьего лица, что сделало повествование более лаконичным.
В 1829 году юный мирянин [106] поступил в семинарию города Нанта, что на улице Святого Клемента.
Здешняя семинария славилась как одна из лучших в округе, однако мы увидим, что это лишь в сравнении с прочими. Все относительно: в сравнении с убийцей вор — сущий ангел. Остальные учебные заведения, где в молодые головы вдалбливали науки, были совсем никуда. Из нескольких зол выбирают меньшее. Этим меньшим злом и оказалась семинария. Правда, в нашем случае человеку, о котором пойдет речь, нетрудно было сделать выбор. Профессия, предназначенная ему судьбой, говорила сама за себя.
По внешнему виду сразу можно было сказать, что он не одевается у парижского портного. Грубость, угловатые манеры, взъерошенные волосы, никогда, похоже, не знавшие гребешка, старомодная, хоть и недавно купленная, шляпа — все выдавало в нем сельского жителя.
К вступлению в семинарию, однако, его приодели: новая шляпа, новая, чистая рубашка, сюртук-левит. [107] Его длинные полы едва не доходили до земли. Сюртук напоминал сутану [108] священника. Вообще-то он был великоват, зато панталоны — малы. Чулки в резиночку врезались в тело, но, слава Богу, кожа у парня была дубленая. Да к тому же не помешает с младых ногтей привыкать к истязанию плоти, ведь потом придется носить власяницу. Недаром говорится: «Если все время делать добрые дела, они войдут в привычку». Это в равной мере справедливо как в физическом, так и в моральном отношении. Таким способом можно привыкнуть даже и к умерщвлению плоти. Митридат, [109] принимая постоянно яд в малых дозах, достиг того, что отравить его стало невозможно. Однако вернемся к нашему герою.
