Слуга неторопливо провел его через холл в коридор. В конце приветливо горел огонь. Скоро Мортимер Лейдон уже стоял в каминной. Низкий потолок обшит темным деревом, балки украшены богатой резьбой. Насколько было известно Лейдону, все эти элементы отделки попали сюда из старого покинутого аббатства. Гардинер приобрел их и тщательно отреставрировал. Вдоль стены стояли полки, доверху наполненные книгами. Но это лишь малая часть той сокровищницы знаний, что хранится в имении Кинкейд. Намного больше книг в расположенной в восточном крыле библиотеке, которую старый Гардинер берег как зеницу ока. В камине весело плясали языки пламени, перед ним, спинной к Лейдону, стояло высокое, обитое темной кожей кресло.
— Ваш гость, мадам, — объявил слуга, и с кресла поднялась молодая женщина. Красота ее ошеломляла, хотя она во многих отношениях отличалась от дам высшего лондонского света.
Правильные черты лица Сара Кинкейд унаследовала от отца. Доктор Лейдон считал, что и темно-синие глаза, свидетельствующие о кельтских корнях, и узкие губы, и волевой подбородок — все это от старика Гардинера. Однако леди Кинкейд вовсе не казалась строгой и неприступной. Ямочки у уголков рта и маленький, дерзко вздернутый носик позволяли предположить, что острословие и озорство не чужды этой натуре.
Она была смуглее, чем дамы ее положения, легкие веснушки говорили о том, что она подолгу бывала на солнце. Черные волосы неподатливыми локонами падали на плечи, их с трудом удерживала бархатная лента. Под простым платьем, которое лондонские дамы назвали бы безнадежно вышедшим из моды, явно не было пышного кринолина, оно ниспадало мягкими складками. Синий бархат поблескивал в мерцающем свете огня. Сара Кинкейд не носила ни украшений, ни перьев — нелюбовь к искусственной роскоши была еще одной характерной чертой ее покойного отца.
— Дядя Мортимер! Какая радость!
Не дожидаясь чопорного приветствия крестного, Сара бросилась ему на шею. В далеком Лондоне любому от проявления такой сельской непринужденности стало бы неловко, но в уединении сурового севера она сохраняла известное обаяние.
— Сара, дитя мое. — Лейдон подождал, пока девушка успокоится, затем с мягкой улыбкой посмотрел на нее. — Боже мой, сколько же мы не виделись?
— С похорон отца, — ответила она, и на ее лицо легла тень.
— Как ты? Прости, Сара, что не выбрался к тебе раньше, но мое присутствие в Лондоне, при дворе, было крайне необходимо.
— Могу себе представить, — улыбнулась Сара не без некоторой гордости. — Ведь не может же королева обойтись без лучшего своего лейб-медика.
— Сара… — Лейдон заметно смутился. — Мне очень лестны такие слова, но, во-первых, у королевской семьи много и других лейб-медиков, а во-вторых, я вовсе не считаю себя лучшим.
— Скромен ты был всегда. Ты не изменился, дядя.
— Ты тоже, судя по всему. — Доктор осмотрел комнату. — Да и имение Кинкейд, кажется, не сильно изменилось.
— Видимость обманчива, — возразила Сара. — После смерти отца все стало другим. Его жажда знаний и неутомимый исследовательский пыл наполняли этот дом жизнью. Я как могу стараюсь продолжить его работу, но…
— Уверен, ты хорошо справляешься. Уверен также, отец гордился бы тобой, Сара.
— Думаешь?
— Убежден. Во многом можно обвинить старого Гардинера Кинкейда, но только не в бессердечности. Для него на первом месте стояли дело и ты, Сара, и он был бы так рад, что ты продолжаешь его исследования.
— Я стараюсь, — ответила она, заставив себя улыбнуться, и быстро сменила тему. — Ты надолго, дядя Мортимер? О стольком нужно поговорить…
— Это правда, — кивнул Лейдон. — Я приехал по срочному делу.
— Срочному делу? — Лицо Сары снова омрачилось. — О каких еще срочных делах ты говоришь? Я думала, ты хотел погостить…
— Я приехал в гости, — заверил он ее. — Но это не отменяет того факта, что у меня в саквояже важные новости, Сара.
— Новости? Какие?
— Хорошие. Хорошие новости от королевского двора.
— Надо же! Королевский двор редко балует хорошими новостями, по крайней мере в том, что касается моей семьи. Я прекрасно помню депешу, касающуюся Александрии…
— Александрия тут ни при чем. Лучше оставить прошлое в покое, Сара.
— Оставить в покое? — Она едва заметно улыбнулась. — Ты забываешь, что я археолог, дядя. Это моя профессия — копаться в земле и вырывать у нее тайны прошлого.
— Может быть, — признал доктор. — Но похоронить себя заживо и пребывать в прошлом уж точно не твое призвание. Этого бы твой отец не одобрил. Пожалуйста, Сара. По крайней мере выслушай меня.
Леди Кинкейд пристально взглянула в еще моложавое, подтянутое, хотя и обрамленное седыми волосами лицо крестного. Последние месяцы она просидела над старыми фолиантами, но больше думала о своем собственном прошлом, чем об ушедших народах и культурах. Возможно, дядя прав. Сара тщетно надеялась забыть то, что случилось в Египте. Может, крестный и поможет ей. Ведь он всегда помогал отцу словом и делом.
— Хорошо, дядя Мортимер, — осторожно сказала она. — Но при одном условии.
— То есть?
— Поскольку ты заблаговременно сообщил о своем приезде, я велела кухарке приготовить поздний ужин. Если ты не против, мы сначала поужинаем, а потом за бокалом хорошего кларета обо всем поговорим.
— За бокалом хорошего кларета? — Лейдон одобрительно кивнул. — Почему же ты сразу не сказала? Я рад, что блага цивилизации не миновали имение Кинкейд.
— Тогда договорились? — спросила Сара.
Лейдон еще раз кивнул:
— Договорились.
Кухарка имения Кинкейд — немолодая уроженка Мидленда, готовившая отцу Сары, когда он еще жил в Оксфорде — попотчевала их ужином, заставившим почтительно склонить голову даже избалованного Мортимера Лейдона. За нежным куриным супом последовали бараньи отбивные и индейка, к ним овощи и салат, а также французская и английская горчица. На десерт подали шоколадный крем и грецкие орехи.
— Замечательно, дитя мое, — похвалил доктор и запил горьковатый шоколад глотком вина. — Кто бы мог подумать, что в далеком Йоркшире доведется отведать такие лакомства! За Гардинера Кинкейда, самого лучшего друга, о котором только можно мечтать, и лучшего из всех отцов! Да упокоится он в мире.
— За отца, — отозвалась Сара, и они выпили.
— Чудесное вино, — одобрил Лейдон, посмотрев на ярко-красное содержимое своего бокала. — Мягкое и вместе с тем терпкое. Неудивительно, что этот французский напиток так любим лондонским обществом.
— Правда?
— Еще бы. И то, что он хранится у тебя в погребе, доказывает мне, что ты не столь категорически отвергаешь удовольствия жизни, как твой отец. И это меня очень радует, Сара.
