— Так зачем же ты пришел?
— Да отдать вам копию с одного письма, которое графиня написала перед тем, как идти спать.
— Что же это за записка?
— Я распечатал ее и списал…
— Ну, так давай же копию…
Рокамболь внимательно прочитал приглашение графини Артовой, написанное ею Роллану де Клэ.
— Черт побери! — проговорил он. — И ты думаешь, что это не новости?
— Я сказал, что не знаю.
— А я говорю, что ты болван.
— Покорнейше вас благодарю!
— Ты, братец, бессознательно спас наше дело… мы бы погибли, если бы ты не принес мне этого лоскутка бумаги.
— Стало быть, вы довольны мною?
— Очень доволен, и особа, в интересах которой я теперь действую, конечно, наградит тебя.
Цампа поклонился.
— Приказаний не будет?
— Никаких… Ступай себе спать.
Цампа молча повернулся и вышел, а Рокамболь поспешно переоделся и помчался в своем фаэтоне в Пас-си. Ребекка собиралась ложиться спать, когда он приехал. Как истая дщерь Евы, делающая из своей красоты профессию, она никогда не ложилась до двух часов ночи, если даже ей решительно нечего было делать, кроме как гадать на картах.
— Как! — сказала она с удивлением. — Вы приехали в такую позднюю пору?
— Моя милая, — отвечал Рокамболь, — возьми перо и пиши, но как можно лучше.
— Это зачем?
— Пиши под мою диктовку то, что я буду тебе сейчас диктовать; оно должно быть непременно одинакового почерка с теми, которые ты уже писала Роллану.
— Отлично, — ответила Ребекка и села к столу, а Рокамболь стал диктовать ей.
На следующее утро Роллан де Клэ встал довольно рано и в особенно веселом расположении духа.
У изголовья его сидел Октав, куря сигару и читая газеты.
— Э-ге! — заметил мальчуган. — Ты теперь уподобляешься Франциску I, когда он спал на пушечном лафете накануне Мариньянской битвы…
— Ты находишь?..
— Еще бы… ты по меньшей мере рыцарь, если уж не король; и никогда в душе рыцаря не царствовало такое безмятежное спокойствие перед битвою.
— Что ты тут говоришь о битвах?
— Как, ты не боишься?
— Чего?
— Графа Артова.
Роллан презрительно пожал плечами. — Во-первых, мой любезный, — сказал он, — я не вижу, почему я должен бояться графа Артова.
— Но ведь… рано или поздно… он все узнает.
— Очень немудрено…
— И вызовет тебя на дуэль.
— Ну так что же! Пусть вызывает!
— Говорят, он страшный человек…
— Все мужчины одинаковы.
— Но ведь он уже убил не одного из своих противников…
— А теперь я убью его, и это будет гораздо оригинальнее и лучше.
— Ты очень мил.
— Ах, милейший, — заметил Роллан с энтузиазмом, — какая это женщина, какой ангел, вчера она ездила к сестре и хотя боялась, что ее муж успеет воротиться, а все-таки заехала ко мне…
В эту минуту позвонили.
— Что, если это сам граф Артов, — подумал Октав. Но его предположение не оправдалось.
Камердинер подал Роллану на подносе письмо.
— От нее! — заметил Роллан вполголоса и, взяв письмо, распечатал его и прочел:
«Мой возлюбленный Роллан!
Пишу к тебе в три часа ночи, пока спит мой тиран и все, меня окружающее.
О, мой небесный ангел, над нашими головами бушует буря, и судьба завидует нашему счастью…»
— О-го, нет ли каких-нибудь новостей? — подумал Роллан.
«Вчера я поступила очень неосторожно, написав тебе собственноручно… безумная я, безумная, ты сказал мне, что сжег мое письмо, но ты не сжег конверта, и он попал в руки графа… муж узнал мой почерк. Он приехал вне себя домой от ярости, когда я только что успела воротиться от тебя… О, я думала, что он убьет меня… однако же у меня достало духу солгать, отпереться от всего, сослаться на случайность, что женские почерки бывают иногда похожи друг на друга…
Наконец он поверил мне, но потребовал от меня, чтобы я написала тебе приглашение на завтрашний вечер к чаю.
Он намерен подсматривать, следить за нами…
Роллан, друг мой, будь же тверд, показывай ко мне равнодушие, как будто ты никогда и не видал меня. Я же со своей стороны клянусь, что моя наивность, осторожность и холодность будут больше чем великолепны. О, мы будем спасены, если ты только будешь столь же тверд, как и я…
Прощай, до завтра… или нет, завтра я буду для тебя чужою, совершенно чужою, — но это только до первого удобного случая, когда мы будем иметь возможность остаться с тобой наедине…
Прощай, я люблю тебя…»
Письмо, разумеется, было без подписи. Роллан, как самый отвратительный фат, подал его Октаву.
— Честное слово, — проговорил Октав, — я охотно отдал бы мисс Элен — мою ирландскую кобылу — за то, чтобы быть завтра вечером у графа Артова. Мне, по правде сказать, очень любопытно знать, как ты будешь вести себя там.
Раздался еще звонок, и камердинер вошел снова с другим письмом.
Оно было запечатано печатью с гербом графа Артова и написано рукою Баккара.
— Какая, право, досада, — заметил опять Октав, — что я не знаком с графом… мне так хочется посмотреть.
Ровно в девять часов вечера виконт д'Асмолль и маркиз де Шамери выехали из Вернэльской улицы в отель графа Артова.
— Откровенно говоря, милый Альберт, —сказал Фабьен дорогою, —если бы я не боялся возбудить подозрения бедного графа, я ни за что бы не поехал к нему и, конечно бы, сослался на мигрень нашей дорогой Бланш.
— Отчего это? — спросил наивно Рокамболь.
— Да очень просто — ехать к графу для меня теперь истинное наказание, а целовать руку его жены — одно постыдное лицемерие.
— Следовательно, по-твоему, не следует никуда и ездить?
— О, ты и не думаешь, как я глубоко верил раскаянию этой женщины, как веровал в нее, как чтил эту высокую добродетель, отделившуюся от грязи, как отделяется алмаз от углерода, и что же, через десять минут мне придется стать с ней лицом к лицу и смотреть на ее раскаявшееся лицо и при этом думать: «Эта женщина — воплощенная ложь!»
— Граф — человек безукоризненный во всех отношениях, — проговорил Рокамболь, — и его жена, вероятно, сумасшедшая, если не любит его…
— И предпочла ему этого болвана де Клэ! — добавил Фабьен с горечью.
Карета остановилась у подъезда. Лакей в графской ливрее с гербами поспешно отворил дверцу кареты и откинул подножку.
Молодые люди поднялись по парадной лестнице и вошли в гостиную.
Эта огромная комната с темными обоями и темными картинами испанской и фламандской школ освещалась только двумя лампами под матовыми шарами, которые стояли на камине. Эти лампы вместе с двумя свечами, горевшими на пианино, распространяли в этой комнате какой-то таинственный полусвет. По простой ли случайности или так было подстроено — но освещение это не позволяло Фабьену и Роллану де Клэ приметить маленькой разницы в лице мнимой и настоящей графини Артовой.
