самолюбия, а более, право, из повиновения к Вам, решился отправить мои Басни и Сказки. Пускай Ваши американцы учатся по ним русской грамоте, пока не дойдут еще до риторики и пиитики, и проч...»
Павел сидел у стола всю ночь. Огарок потух, скрипели лодки, глухо била волна. За стенкой возились и пищали крысы... Письмо вызвало воспоминания о Петербурге, о засыпанной снегом Москве, холодных казематах Кронштадта, где помещались штурманские классы, о трех зимах, проведенных в этой школе. Воспитатели доверяли ему управление парусом на морском боте, а ученики с завистью глядели, когда он, гибкий и простоволосый, ловко тянул шкоты и орудовал румпелем во время самого настоящего шторма и что-то кричал радостное и воинственное.
Часто ночью Павел выползал через окно спальни, пробирался на скользкие береговые камни. Ветер дул с моря, шипели меж валунов короткие волны, заливали гранит. Они напоминали родину...
С десяток лет назад Баранов подобрал его на островке Чугайской бухты. Недалеко оттуда, у входа в пролив, находилась крепостца, поставленная еще в первые дни заселения русскими Аляски. Там жил небольшой отряд звероловов. Русские вместе с отцом Павла погибли, защищая редут, а мать, индейская девушка с западных отрогов Скалистых гор, подхватив сына, не вытащив даже стрелы, пробившей ей грудь, добралась до байдарки. В море индианка умерла.
Три дня пролежал Павел на острове. Здесь, под высоким серым крестом с надписью: «Земля Российского Владения», нашел его Баранов. Правитель шел на маленьком куттере отбить захваченную индейцами крепость.
Увидев людей, мальчик хотел уползти, но не смог. Он совсем отощал и почти не двигался. Однако в руке у него был камень.
Баранов нагнулся, отобрал камень, кинул его стоявшему, накрытому паркой, тойону — вождю союзников-кенайцев, удравших при нападении индейцев на крепость. За трусость Баранов оставлял его одного на острове.
— Схорони, — сказал он спокойно. — Сие для тебя непостижимо.
Потом поднял мальчика и, нагнув от ветра голову, коренастый, маленький, зашагал к своему «суднишку».
Так и остался мальчик жить у Баранова. Правитель окрестил его и назвал Павлом. Вместе с ним кочевал по побережью материка, по морю, отыскивая лежбища морских котов, намечая новые заселения. В ненастные дни, сидя в старой истрепанной палатке, Баранов учил его грамоте, писал углем буквы на кусочке ровдуги, на полотняных стенках жилья. На корабле показывал компас, астролябию, называл звезды, заставлял разбираться в парусах. И когда Павел в первый раз самостоятельно проложил курс, правитель ушел в свою каюту и долго оттуда не выходил. Таким бы он хотел видеть сына...
Спустя несколько лет Баранов отправил крестника с английским капитаном Джилем, заходившим на острова, в Охотск, а оттуда в Санкт-Петербург.
— Вернешься — помощником будешь. Навигаторы требуются, ученые люди... Чужеземные купцы давно точат зубы на места, обысканные российскими мореплавателями. Огнестрельные орудия диким везут, напитки горькие... Ты коренной хозяин сих мест. Тебе вера будет — и ты не забудешь про их долю. А отсюда — истинная польза народам и отечеству.
В Кронштадте Павел получал длинные письма правителя. Они шли долго и были полны планов о новых землях, полны советов и наставлений крестнику. В последнем письме Баранов сообщал, что встретит его на Ситхе, где решил окончательно обосноваться. «Построек мы произвели: сначала большой балаган, в который сгрузили с судов и клали приготовляемый корм, потом баню небольшую, черную, в кою я перешел в октябре. Жил до того времени под ненасьем в изорванной палатке, а тут зиму мучился в дыму и от печи при худой крыше и беспрерывных до февраля ненасьях. Потом состроили двухэтажную с двумя бутками на восьми саженях длины и четырех ширины казарму и для алеут также. Основанную крепость назвали именем св. архистратига Михаила...»
И вот Павел приехал на Ситху в момент, когда все почти рухнуло. Пока правитель был в годичной отлучке — ездил ладить торговлю с дальними островами, — враждебное племя тлинкитов-колошей напало на главную крепость, перебило большинство защитников, захватило весь русский берег. Вернувшись, Баранов отправился к алеутам, чтобы собрать силы для нападения на захватчиков. Там он узнал, что пришла «Нева». Правитель поблагодарил судьбу и, послав записку Лисянскому, на двух небольших суденышках с восемьюстами байдар двинулся в опасный переход через Ледяной пролив навстречу капитан-лейтенанту. Теперь правитель не сомневался в победе.
К утру шторм прекратился. Океан еще слал тяжелые валы, но в бухте было спокойно, мерная зыбь колыхала шлюп. Ветер разогнал тучи, проступила заря. Лес не казался таким хмурым, розовела лысая, плоская, словно оборванная, макушка горы.
Ночью пришли «Ростислав» и отставшие байдары. Вся береговая полоса против стоянки кораблей была занята лодками. Алеуты вытаскивали их на мокрую гальку, ставили ребром, вбивали шесты, прикрепляли к ним весла. Тюленьи шкуры служили крышей. Дымили костры. Люди двигались, сушили снасти, варили еду. Гомон и крики прогнали чаек.
Остальной берег был по-прежнему безлюден и тих. На палисадах крепости не виднелось ни одной фигуры, молчаливо темнели бойницы. Лишь медленно передвинулись жерла двух пушек.
— С богом! — сказал наконец Баранов.
И, перекрестившись, распорядился поднять паруса.
В десять часов утра подошли к старому заселению. Дальше суда не могли двигаться — начиналась береговая отмель. Баранов приказал вывесить белый флаг, позвал Кускова.
— Доберешься до блокгауза, Иван Александрович, объяви мою волю. Воевать я с ними не собираюсь, а за предерзостное нападение на крепость, за множество безвинно убитых людей пришел наказать примерно.
Он помолчал, поглядел куда-то мимо помощника, зажал в кулак подбородок.
— Однако ежели хотят мира, — добавил правитель медленно, — пускай озаботится сам Котлеан на переговоры приехать. Тогда все сойдет без крови... Скажешь: сие обещаю.
Кусков наклонил голову, пошел к трапу. Рослый, длинноволосый, обычно молчаливый помощник правителя никогда не расспрашивал и не отказывался от поручений. Даже если они казались невыполнимыми. Он был значительно моложе Баранова, познакомился с ним еще в Сибири, куда пришел из-под Архангельска тоже искать новые места. Он увидел в правителе сильного, большого человека и не задумываясь примкнул к нему.
День начинался холодный, безветренный. Белая пена прибоя окаймляла берег, огромный голый камень-кекур 2, словно скалистый остров вдававшийся в бухту. Открывая вершину, над горой плыли облака. По освещенному лесу, по воде тянулись длинные тени.
Лодка Кускова быстро приближалась к берегу. Алеуты гребли напористо и дружно, словно стараясь уйти с открытого места. Вместительная шестивесельная байдара плавно скользила по гребням волн, с каждым взмахом весел продвигаясь к белевшей кромке прибоя. На берегу и в крепости все
