— Аййо, вот это ты здорово придумал! — в восторге воскликнула Смешинка.
— Мы сделаем это с радостью… нет, с благодарностью, — подхватил Коцатль. — Ведь на это время у нас появится дитя.
— Которое не доставит вам особых хлопот, — сказал я. — Рабыня Бирюза заботится о том, чтобы девочка была сыта и здорова. От вас не потребуется ничего, кроме самого вашего присутствия… ну и, конечно, время от времени нежности и ласки.
— Можешь не сомневаться, мы сделаем все как надо! — воскликнула Смешинка, и в глазах ее блеснули слезы.
Я продолжил:
— Малышку Кокотон мне пришлось обмануть. Сказать ей, что тене отправилась на рынок, покупать необходимые вещи, которые понадобятся для предстоящего нам обоим долгого путешествия. Малышка лишь кивнула и повторила: «Для долгого путешествия», в этом возрасте она еще не понимает, что это значит. Однако если вы будете постоянно напоминать девочке, что ее тете и тене путешествуют в дальних краях… что ж, я надеюсь, что тогда ко времени моего возвращения она привыкнет обходиться без матери, так что не очень расстроится, узнав, что тене со мной не вернулась.
— Но ведь она привыкнет обходиться и без тебя, — предостерег меня Коцатль.
— Скорей всего так и будет, — вынужден был признать я. — Остается лишь надеяться, что, когда я все-таки вернусь, мы с дочуркой познакомимся заново. А тем временем, если я буду знать, что о Кокотон заботятся и ее любят…
— Мы будем заботиться о ней, — горячо заверила Смешинка, взяв меня за руку. — Будем жить с ней столько, сколько потребуется. И ни за что не допустим, Микстли, чтобы она забыла тебя.
Супруги ушли, чтобы подготовить к переезду те пожитки, которые извлекли из-под развалин собственного дома, а я в ту же ночь собрал легкую, удобную дорожную котомку. Ранним утром я зашел в детскую, разбудил Кокотон и сказал сонной малышке:
— Твоя тене попросила меня попрощаться с тобой, Крошечка, за нас обоих, потому что… потому что она не может оставить без присмотра наш караван носильщиков, а не то они разбегутся и попрячутся, как мышки. Но вот тебе мой прощальный поцелуй. Разве он не точно такой же, как и мамин? — Удивительно, но мне, во всяком случае, показалось именно так. — Так вот, Кокотон, подними пальчиками поцелуй тене от своих губок и подержи его в ручке, вот так, чтобы и твой тете тоже мог тебя поцеловать. Умница. А теперь держи и мой поцелуй, сожми их вместе плотно в кулачке и не разжимай, пока снова не заснешь. А когда встанешь, убери их в надежное место и держи поцелуи там до нашего возвращения.
— Возвращения, — сонно повторила девочка, улыбнулась материнской улыбкой и закрыла глаза, похожие на глаза Цьяньи.
Внизу я попрощался с Бирюзой и Звездным Певцом, шмыгавшими носами, пока я давал им последние напутствия, и напомнил, что до моего возвращения они должны слушаться Коцатля и Кекелмики как своих господина и госпожу. Уже по пути из города я зашел в Дом Почтека и оставил там послание, чтобы его захватил первый же караван, который отправится в направлении Теуантепека. Из небольшой записки Бью Рибе предстояло узнать (я изложил это по возможности деликатно) о смерти сестры и о том, как именно это произошло.
При этом мне даже не пришло в голову, что в связи с постигшим Теночтитлан несчастьем обычные торговые маршруты изменятся, так что послание будет доставлено не скоро. Чинампа, расположенный на окраине Теночтитлана, находился под водой на протяжении четырех дней, причем в тот сезон, когда маис, бобы и другие посадки только-только выпустили ростки. Мало того что вода затопила и погубила будущий урожай, она еще и попала в хранилища, где держали припасы на крайний случай, уничтожив и их. Естественно, что в такой ситуации все почтека и их носильщики долгие месяцы занимались исключительно снабжением Теночтитлана самым необходимым. Они проводили много времени в торговых походах, но походы эти не уводили их далеко от города, а потому Ждущая Луна узнала о смерти Цьяньи лишь больше года спустя.
Все это время я тоже провел в скитаниях, подобно переносимому капризным ветром стручку молочая. Ноги сами уводили меня то в ту, то в другую сторону. Меня мог привлечь какой-нибудь пейзаж, могла заманить вьющаяся тропка, словно нашептывавшая: «Иди по мне скорее. Уже за следующим поворотом лежит край, врачующий разбитые сердца и дарующий забвение».
Такого места, конечно, нигде не было. Человек может исходить все дороги и провести в пути всю свою жизнь, но, как бы далеко он ни зашел, нигде на свете нет места, где можно было бы оставить свое прошлое и уйти вперед не оглядываясь.
Большая часть тех моих странствий не представляет особого интереса, ибо я не стремился ни торговать сам, ни отягощать себя приобретениями, а если и случались заслуживающие внимания находки или открытия (вроде гигантских бивней, на которые я наткнулся, пытаясь в прошлый раз уйти от своих печалей), то я проходил мимо, почти не замечая их. Первое довольно памятное приключение произошло совершенно случайно. Вот как было дело.
Я находился тогда вблизи западного побережья океана, в краю Науйар-Иксу, одной из самых отдаленных северо-западных территорий, подвластных Мичоакану. Я проделал весь этот долгий путь лишь для того, чтобы увидеть вулкан, который бурно извергался почти месяц и угрожал никогда не остановиться. Вулкан этот назывался Цеборуко, что означает Злобное Фырканье, но в ту пору он не фыркал, а просто ревел от ярости, словно эхо чудовищной войны, происходившей внизу, в Миктлане. Над ним поднимались клубы черного дыма и тучи пепла, с треском озаряемые всполохами огня, и все это продолжалось уже так долго, что вся земля Науйар-Иксу и днем пребывала в сумерках. Даже из застилавших небо туч постоянно сыпался теплый и мягкий, но едкий серый пепел. Из кратера доносилось беспрестанное сердитое ворчанье богини вулканов Чантико, вытекали потоки огненно-красной лавы и выбрасывались камни, казавшиеся издали крохотными, хотя в действительности они были огромными валунами.
Цеборуко господствовал над речной долиной, и его лава легко добиралась до самой реки. Та была недостаточно полноводна, чтобы охладить и остановить поток раскаленной магмы, а потому, столкнувшись с нею, вскипала и с шипением откатывалась. С каждой последующей волной горячей светящейся лавы, выбрасываемой из кратера, она сползала по горному склону все ниже, текла все медленнее, охлаждаясь и превращаясь со временем из огненного потока в тонкую струйку. Однако застывшая гладкая поверхность облегчала путь следующему выбросу, который пробегал дальше и останавливался ниже. К тому времени, когда я добрался до долины, чтобы посмотреть на это зрелище, длинный красный язык расплавленного камня уже далеко продвинулся по ложу отступавшей реки. Жар, испускаемый лавой, и шипящий пар так обжигали, что мне, как я ни старался, не удавалось подойти к вулкану поближе. А вот местные жители, напротив, угрюмо собирали свои пожитки, чтобы убраться от Цеборуко подальше. Мне рассказали, что в прошлом случались извержения, опустошавшие всю долину до самого побережья, то есть на добрых двадцать долгих прогонов.
