Месяц назад в одной деревне, недалеко от Тырговиште, на статуе Святой Девы проявились кровавые пятна. Раны, нанесенные Иисусу Христу, проступили на изображении Марии, его матери. Из ее ладоней и лодыжек сочилась кровь. Тысячи людей со всей Валахии приходили взглянуть на это чудо. Некоторые паломники пробирались сюда по горным тропам из Трансильвании несмотря на то, что стояла необыкновенно суровая зима, какой никто не мог и припомнить.
А кто придет посмотреть на ее раны?
Монахиня осторожно опустилась в корыто, не удержалась и застонала от пронзительной боли. Потом она легла на спину и провела кончиками пальцев по багровым шрамам, которые четко выступали на покрасневшей коже. Женщина чувствовала, как нудная, тупая боль пульсировала в них от неожиданного прикосновения горячей воды, но еще сильнее страдала, вспоминая о человеке, который оставил эти шрамы. Ей становилось вовсе нестерпимо, когда память возвращала те мгновения, в которые этот мужчина совсем иначе прикасался к ней.
Вода полностью поглотила ее тело, ласкала его, дарила облегчение ранам и воспоминаниям. Аромат трав и тепло воды заставляли монахиню забыть о боли, предаться удовольствию и даже радости.
Подкидыши, которых она взяла на свое попечение, становились сильнее и подрастали с каждым днем. Увы, троих из них, которые слишком поздно попали ей в руки, она не смогла спасти в эту зиму, но остальные пятеро шли на поправку. В люльке, сплетенной из веток розмарина, спала самая маленькая — Флорика. Девочку принесли только этим утром. Женщина привязала к прутьям локон своих волос, таких же светлых, какими они были в юности. Возможно, это поможет малышке, и Флорика будет обласкана жизнью, как однажды была обласкана она сама, пока не приняла постриг.
Христова невеста скорее почувствовала, чем услышала, как кто-то громко стучался в ворота монастыря. Три удара донеслись до нее сквозь камень и дерево. Вода в корыте подернулась рябью, но она даже не открыла глаз. Послушницы уже собрались к заутрене по удару колокола. Ни один посетитель не будет допущен в монастырь, пока не наступит рассвет. Это может потревожить молящихся и даже обидеть их.
Бам! Бам! Бам! Монахиня села, потому что узнала этот звук, вспомнила, что уже слышала его однажды. Это случилось в тот самый день, когда ужасные шрамы появились на ее теле.
В дверь колотили рукояткой меча.
Она слышала, как приглушенно скрипнула дверная решетка и раздался негромкий, хнычущий голос старого привратника Кристо, который что-то спросил у незваных гостей. Ему ответили низко, грубо, явно приказывая. Монахиня не могла разобрать слов, но хорошо поняла их смысл, потому что всегда чувствовала, что ей придется однажды снова услышать их.
— Я здесь по приказанию воеводы, чтобы арестовать…
Ворота распахнулись. Женщина быстро поднялась. Рядом с корытом лежали простыни, но она не стала ими вытираться. Очень важно было успеть одеться, снова вернуться в прежнее состояние, спрятаться за своим привычным образом.
Монахиня просунула голову в ворот сорочки и остановилась. Скорее всего, тот человек, который сейчас направлялся к ней, высекая железными подковками искры из камней, уложенных на монастырском дворе, прекрасно знал, кем она была. Он шел к ней, чтобы спросить о мужчине, который последним видел ее обнаженной и первым лицезрел эти ужасные раны. Пять лет назад она обмыла его тело перед погребением.
Все подошло к концу. Девятнадцать лет жизни в монастыре оставались позади. Монахиня, потом аббатиса — все это пустые названия. Им теперь место на свалке прошлого, вместе с другими словами, которые когда-то имели к ней отношение. Рабыня, наложница, любовница князя. Женщина сожалела только о том, что уже не увидит, как ее сиротки окрепнут и подрастут. Но о них, конечно же, позаботятся другие люди.
Теперь она уже не дрожала и вдруг с интересом подумала, как это будет — снова увидеть себя обнаженной в зеркале глаз другого мужчины. Монахиня отбросила сорочку и взяла в руки корзинку, сплетенную из веток розмарина, к которой был привязан локон светлых волос. Еще сегодня утром она рассказывала Флорике, что розмарин вызывает воспоминания. Что ж, теперь, держа корзинку перед собой, женщина вспомнила все и с улыбкой обернулась к открывающейся двери.
Рыцарь охотился в абсолютной темноте подземелья.
Нет, он не шевелился, и вовсе не потому, что почти ослеп. Здесь это не имело значения. Каждое место охоты требует особого умения, каждый род добычи — неповторимых приемов. Есть дичь, которую надо преследовать, а есть такая, что сама идет в руки. За пять лет, прожитых в полной темноте, узник приспособился к этому миру. Он изучил его так же, как когда-то знал назубок долины и леса, пустыни и моря, сам сотворил его из того, что было для него доступно.
Камыш, застилающий пол, не меняли с осени. Он был густо покрыт грязью. Когда температура поднималась и наступала оттепель, как сегодня, подстилка становилась мягкой, так что этот человек легко мог проложить воображаемую тропку для любого существа, такого же голодного, как он сам. Дичь, которую он представлял себе, кружила и петляла по камере, сплетая лабиринт вокруг человека, стоявшего в центре. Он старался не упрощать задачи. Все здешние твари были осторожны и осмотрительны, как и в природе, но их мучил голод, а у его ног лежал заплесневелый хлеб.
Охотник ждал, но вовсе не в подземелье. Ему не было никакого интереса быть здесь. Какая-то часть его существа постоянно оставалась настороже и прислушивалась, зато другая, в воображении, конечно же, поднималась наверх и охотилась за большими животными. Рыцарь даже не придумывал для себя ничего, он полностью доверял своей памяти и отправлялся на охоту, куда хотел и с кем хотел.
Узник ехал туда, где прошла его жизнь, где он был мальчишкой, юношей, мужчиной.
Да! Вот сейчас вокруг них горные склоны, спускающиеся к равнинам. Они еще дети, им едва исполнилось по десять лет, но эти мальчишки уже давно оставили позади своих сверстников. Ведь у них были лучшие лошади по всей округе, они лучше всех умели управляться с ними. В них горело страстное желание не убивать, а драться — с животными, с ровесниками, со всеми и побеждать всех. Сейчас и всегда.
Они охотились на кабана, того самого, которого недавно заметили в долине, огромного бурого хряка с желтоватыми клыками, кривыми как турецкий ятаган.
Секач поднялся из логовища. Шпоры на сапогах мальчишек потемнели от крови. Она сочилась с боков скакунов, которых всадники сильно кололи в бока в неодолимой жажде настичь жертву как можно скорее. Впереди маячил лесок. Переплетенные ветви деревьев — преграда для охотника и лошади, защита для их жертвы. Они снова и снова били коней шпорами. Быстрее, еще быстрей!
