Тут уж Валуев не выдержал, бросился на него, но рябой оказался проворнее, отскочил в сторону, выхватил нож, замахнулся...
- Не торопись, коза, в лес, все волки твои будут! — зло выкрикнул незваный гость.— Аль и вовсе ополоумел? Тут, может, жисти твоей всего ничего осталось, а ты дурью маешься,— продолжал он уже потише.— Ин ладно, как хошь, я и уйти могу! — Рябой направился к двери.
Чего уж там, говори...— нехотя протянул сын боярский.
Накажи выйти Бориске, тогда скажу. Да побыстрее! — чуть ли не приказным голосом бросил Епишка.
Хозяин, оторопело мигая глазами, весь съежился, но велел холопу выйти — понял наконец, что беглый тать неспроста явился. Самолично наполнил чару белым медом, терпеливо ждал, пока рябой осушит ее...
Только не задаром, Сидор Тимофеевич, скажу, за мзду добрую,— вытирая тыльной стороной ладони жиденькую бородку и усы, сказал гость.
Сколько? — прохрипел Валуев. И, услышав ответ, охнул.
Не скупись, Сидор Тимофеич. А то не только живот, ан и жисть потерять недолго... Аль не веришь? Истомку Прысина и Гридю Шляева, холопов своих, знаешь небось? Тех самых, что вкупе с другими прошлый год ты охолопил, когда деревеньки их, Петриковку да иные, к митрополитичим землям прибрал.
Сие ж владыке Киприану от князя великого было пожалование.
Один бес чейное пожалование, разорил да охолопил ты сирот [3]. Да не об том речь! Так ведомо ль тебе, что Истомка и Гридя сбегли в разбойную ватажку, коя бродит в окрестных лесах? Не ведомо... Ну так будешь платить?! — вдруг спросил рябой. Валуев тяжело плюхнулся на лавку, квадратные плечи его опустились, крупная голова с длинными, до плеч, русыми волосами и лохматой, разлапистой бородой поникла. Недаром в Коломне и в окрестных местах ходили были небылицы о жадности и скупости сына боярского — так уж стало ему жаль своей казны, с толикой которой надо было расстаться, что хоть плачь...
Хорошо зная своего бывшего хозяина, Епишка догадывался, что творится на душе у него. До чего уж сам был корыстолюбив и бессовестен, но что-то похожее на сожаление пробудилось в нем, и подумал в сердцах: «Грех, должно, спасать жадного пса такого!.. Никогда б не пришел сюды за мздой, ан нет боле силушки моей терпеть лютого ворога Гордейку в лесной станице! А ныне, может, и порешат его — чай, всегда первый в сечу кидается!..»
Так что — будешь платить? — нетерпеливо переспросил он.— Иль, может, мне идти?
Да чего уж там...— хмуро пробормотал Валуев, встал, подошел к двери, крикнул: — Бориско, покличь дворского! Да пусть мошну прихватит! — И, сверля рябого недобрым взглядом, буркнул: — Сказывай!
Не верь выезду, верь приезду. Поначалу расчет!
Положив на стол нож, Енишка налил себе полную чарку меда и осушил ее, потянулся грязными пальцами к тарелке с капустой, потом к окороку.
Сын боярский брезгливо поморщился, но смолчал. Увидев на пороге дворского, небольшого роста седобородого мужичка с настороженными глазами, подошел к нему, тихо сказал что-то. Старик неодобрительно покачал головой, но достал из кожаной сумки-калиты зашитые в холстинный мешочек денги [4]и бросил на стол. Епишка торопливо подхватил его и, прикинув на вес, спрятал за пазуху.
Маловато, Сидор Тимофеич!
Остальное, как скажешь, отдам.— И, взяв из рук дворского еще один мешочек, положил возле себя на стол.
Ну добре, слушай тогда. С месяц тому прибились в нашу ватажку разбойную холопы твои беглые Истомка и Гридя, поведали они Гордейке, атаману лесному, как ты, Сидор Тимофеич, обманом да кривдою деревеньки их прибрал, разорил и охолопил сирот черносошных. Вот и замыслил Гордейко в ночь сию напасть на двор твой, купчие и меновные грамоты поймать, тебя до смерти убить, а хоромы твои спалить. Уразумел, Сидор Тимофеич? Потому и пришел я к тебе. А ты уж гляди, как повстречать гостей незваных ,В Коломенский острог пошли кого к воеводе за помощью .Да уж и сам небось знаешь, что делать. И ещё б вельми добре было, ежели б ватажка, Гордейку того, убить иль поймать. До всего ему, чернобородому лешему, дело! Купцов на дорогах, вишь, мало ему, заступником за убогих заделался! — зло выкрикнул Епишка, лицо его перекосилось, чахоточные пятна на щеках потемнели. Спустя четверть часа, когда на дворе уже совсем стемнело, рябой, крадучись, покинул хоромы сына боярского и провожаемый злобным лаем дворовых собак, которых сдержи нал Бориско, торопливо скрылся в глухом ночном лесу, что подступал к самой окраине Коломны.
ГЛАВА 3
Намыла в воздух и закружилась над лесом потревоженная воронья стая. На тропе, которая вела через болото, со стороны Коломны появились люди. Одного взгляда было достаточно, чтобы признать в них лесовиков-разбойников. И большинстве это были беглые крестьяне и холопы. Усиливавшийся с каждым годом захват боярами и монастырями общинных «черных» земель приводил к разорению свободных крестьян, превращал многих из них в обесхозяившихся закупов и серебреников. Они были вынуждены идти в кабалу, становились бесправными холопами, которых могли продать, подарить и даже убить. И тогда доведенные до отчаяния люди изгоняли монахов, поджигали скиты и монастыри, нападали на вотчины, убивали бояр и их надсмотрщиков-тиунов, отбирали купчие и пожалованные грамоты. Спасаясь от наказания, крестьяне и холопы уходили в леса.
Одетые кто во что — в бархатные кафтаны и сермяжные зипуны, в овчинные шубы и изодранные рубища, они и вооружены были чем придется. У многих за поясами торчали топоры, кое у кого мечи, у некоторых в руках были дубинки и рогатины, за плечами висели луки и колчаны со стрелами. Ватага возвращалась с промысла, судя по отсутствию добычи и кровавым повязкам, неудачного. Не глядя по сторонам, лесовики в угрюмом молчании торопливо следовали друг за другом. Они, должно, так и прошли бы мимо Федора, если б тот не вскрикнул.
Братцы, водяной! — испуганно шарахнулся один из ватажников. Лесовики остановились, оторопело уставились на выступавшую из трясины голову.
Ты, что ли, очумел, Митрошка? — сердито произнес высокий, густо заросший черными волосами и бородой разбойник, одетый в новый, голубого бархата кафтан до колен и забрызганные грязью красные сафьяновые сапоги с короткими тиснеными голенищами.— Человека от водяного уже не отличаешь?
А ведь, истинно, человек тама! — обрадованно воскликнул другой.— И как его угораздило?
Ночью, должно, попал.
Утоп бы уже. Видать, недавно.
Разбойники оживились.
Почудилось, братцы, костяная игла его коли...— стал оправдываться Митрошка, лесовик с плутоватыми, бегающими, косыми глазками; овчинная шуба на нем была так длинна, что по щиколотку закрывала ноги, обутые в рваные лапти.
