Харальд, стоя лицом к лицу с алгонкином в меховом уборе, успешно отражал его удары, но вдруг боковым зрением уловил, как молодой викинг Улаф Миклофссон приняв удар на древко поднятой с земли чьей-то пики, высоко подняв ногу, так ударил абнака в грудь, что тот мгновенно рухнул навзничь, а подоспевший беотук пронзил его насквозь своим копальным ножом. Но тут же Улафу был нанесен удар в шею другим абнаком, прорвавшимся сквозь толпу низкорослых болотных людей.
– Встаньте спина к спине, краснокожие друзья! – призвал Харальд. – Тогда они не смогут прорваться.
Рослый алгонкин завопил:
– Белые собаки – трусы!
Он нацелил длинную острую пику Харальду в плечо.
– Эй, приятель, целься левее! – подначил его Харальд. Покачнувшись от удара, он сам нанес алгонкину удар сбоку. Острая пика вонзилась врагу прямо под ребра.
Алгонкин завалился вбок, увлекая за собой пику Харальда, древко которой было влажным от пота и крови. Харальд торопливо наклонился и выхватил из холодеющей руки вражеского воина его боевой топор.
– Это обмен, а не кража, приятель! – сказал он мрачно, и тут же обернулся, чтобы отразить удар соплеменника убитого.
Груммох, наблюдавший всю эту сцену, пробормотал:
– Когда я вернусь домой к своему фьорду, я стану рассказывать встречному и поперечному, что Харальд Сигурдссон такой хороший торговец, что даже на поле битвы раскладывает свой прилавок.
Слова Груммоха звучали слегка презрительно, но Харальд обратил их в шутку, как и положено настоящему воину в разгар битвы.
– А я думаю, – сказал он, – что Груммоху пристало назначить большую цену за свою удачу. Не то враги его дешево отделываются, уползая всего-навсего с поломанной рукой или пробитой башкой!
Груммоху и на самом деле приходилось так туго, что кое-кто спасался недобитым, не получив смертельного удара, которыми он обычно награждал противника.
В тот момент, когда Харальд произносил эти слова, на Груммоха сразу напали трое краснокожих, размахивая ножами и чуть ли не вонзая их друг в друга в жажде поскорее сразить великана.
Харальд подскочил к ним и разрубил топором двоих, не успели они и глазом моргнуть. Третий, увидев, что он остался один против двух белых воинов, сжался в комок и покатился с холма, надеясь укрыться в безопасном месте.
Викинги рассмеялись и похлопали друг друга по плечам. Груммох остановился перевести дух и поднял с земли самый большой из ножей, оставленных на поле боя краснокожим воином.
– Теперь мы хорошо вооружены против всех, кому заблагорассудится на нас напасть, – сказал он. – И спасибо тебе, брат, за совет хорошенечко поторговаться. Раньше мне никогда не приходило в голову торговать оружием во время битвы, твои слова прозвучали вовремя.
– Я всегда рад подать дружеский совет, – отозвался Харальд.
Груммох махнул рукой, туда, где колебалось море черных голов.
– Посмотри туда! Вон там, позади толпы – Хеоме и Кнут Ульфссон. А я-то все гадал, когда мы их снова увидим вместе!
Хеоме бил в плоский барабан своими искалеченными руками, потому что пальцы его не могли удержать барабанные палочки. Звуки, которые он извлекал из туго натянутой оленьей кожи, неслись над усеянной трупами землей, как шепот самой смерти.
Кнут Ульфссон к этому времен содрал с себя всю одежду. Он мотал головой в такт барабану, точно боевой жеребец, которого как не держи, все равно кинется в самую гущу битвы. Его косы, которые вообще-то были светло-русыми, сейчас окрасились алой кровью, и, затвердев, торчали во все стороны. В правой руке он сжимал длинный железный боевой топор, который принес с корабля, а в левой – щит, каким обычно пользуются краснокожие: деревянный круг, обтянутый кожей бизона, с каймой из гусиного пуха.
Груммох заметил с горечью:
– Не пристало викингу сражаться против друзей и соратников. Этот парень опьянен не только маисовым пивом. Его пьянит жажда славы и почета у алгонкинов! Кажется, ему захотелось стать их боевым вождем после сегодняшней битвы.
– После сегодняшней битвы Кнут Ульфссон будет коченеть на этом холме. Это я тебе обещаю, а о таких вещах я никогда не говорю попусту.
Груммох, чьи руки по локоть были красны от крови, а по лицу ручьями текли кровь и пот, завопил пронзительным голосом:
– Кнут Ульфссон, приглашаю тебя повеселиться! Иди сюда, как настоящий мужчина, и мы с тобой вместе станцуем, друг сердечный!
Кнут обвел все вокруг невидящим взглядом и крикнул, ни к кому не обращаясь и сотрясая голубой утренний воздух:
– Я – Локи, я краснокожий Локи! Калечный Хед бьет в барабан в мою честь! Гордый Бальдр мертв! Я не откликаюсь на приглашения смертных!
– Бедняга совсем сбрендил, – сказал Харальд. – Он такой же сумасшедший, как и тот калечный краснокожий, из-за которого разгорелась эта битва.
И, возвысив голос, он крикнул:
– Кнут Ульфссон, крошка, Харальд Сигурдссон приказывает тебе! Поднимись на холм и покажи, что ты еще помнишь из боевых приемов. Не забывай, это Харальд научил тебя всему, что ты умеешь. Он учил тебя на пастбище за деревенскими помойками!
У Кнута Ульфссона вдруг начали заплетаться ноги. Показалось даже, что берсерк вот-вот упадет, потом он затряс выпачканной в крови головой, точно впавшая в истерику девка, когда ей уже все равно, кто на нее смотрит.
И наконец выкрикнул, высоким, не своим голосом:
– Харальд Сигурдссон – настоящий мужчина! Я не трону Харальда Сигурдссона, научившего меня, как управляться с боевым топором. Пусть Харальд Сигурдссон спустится ко мне с холма, и мы встанем с ним рядом, как братья, и будем сражаться за Хеоме. Два настоящих берсерка среди стаи паршивых волков!
– Я беру себе в братья только мужчин, Кнут Девичьи косы! И я сражаюсь только за мужчин, а Хеоме Мягкорукий не мужчина! Иди сюда и узнай, что значит встретиться лицом к лицу с мужчиной!
На эти слова стоявшие на холме краснокожие взорвались смехом, хоть кровь их павших братьев поднималась им по колено, а сила их шла на убыль, по мере того, как солнце выплывало в небесную синеву.
Кнут Ульфссон, услышав этот глумливый смех, так заскрипел зубами, что они стали крошиться. Он так яростно кусал губы, что кровь брызнула и побежала по его продолговатому подбородку, нарисовав на нем красную бороду. Он стал с угрожающим видом вертеть над головой боевой топор. Стоявшие рядом с ним краснокожие отпрянули: они поняли, что сейчас к нему невозможно обратиться ни с какими словами и никаким способом нельзя его урезонить.
Затем Кнут начал выкрикивать в такт барабанному бою Хеоме, точно сердца обоих бились в унисон:
Кнут Ульфссон обращается ко всему свету!
И вот что Кнут Ульфссон хочет сказать:
Никакой белый медведь из ледяной пустыни,
Никакой призрак в темном зале,
Ни кровь, ни кость, ни плоть, ни требуха
Ни рана в живот, ни рана в глаз,
Ни рана в печень, ни рана в руку
Не может его напугать, не может его отвратить
От того, чтобы принять вызов!
Кнут Ульфссон взглядом заставил струсить волка,
Он выгнал гремучую змею из ее убежища,
Он пожал лапу медведю правой рукой.
Кнут Ульфссон не дрогнет перед пикой Харальда,
Он не уклонится от его удара,
Не согнется, если Харальд ударит,
И хоть Харальд велик,
Кнут Ульфссон выше,
И если Харальд убьет Кнута,
Они вместе отправятся в Валхаллу!
Груммох содрогнулся от этих слов. Потому что ему стало ясно, что Кнут дошел до последней стадии берсеркского сумасшествия. В таком состоянии разум изменяет викингу, он сам радостно, с шуткой и смехом напарывается на острие пики, не отдавая себе отчета в том, что он чувствует и говорит. Такие люди умирают, не осознавая своей смерти. Но самое ужасное, что, умирая, они всегда забирают с собой того, до кого дотянется их рука, держащая оружие. Эти люди не предпринимают ни малейшего усилия, чтобы спасти свою жизнь. Они полностью вкладывают себя в наносимые ими удары…
