Затем Кнут начал выкрикивать в такт барабанному бою Хеоме, точно сердца обоих бились в унисон:
Кнут Ульфссон обращается ко всему свету!
И вот что Кнут Ульфссон хочет сказать:
Никакой белый медведь из ледяной пустыни,
Никакой призрак в темном зале,
Ни кровь, ни кость, ни плоть, ни требуха
Ни рана в живот, ни рана в глаз,
Ни рана в печень, ни рана в руку
Не может его напугать, не может его отвратить
От того, чтобы принять вызов!
Кнут Ульфссон взглядом заставил струсить волка,
Он выгнал гремучую змею из ее убежища,
Он пожал лапу медведю правой рукой.
Кнут Ульфссон не дрогнет перед пикой Харальда,
Он не уклонится от его удара,
Не согнется, если Харальд ударит,
И хоть Харальд велик,
Кнут Ульфссон выше,
И если Харальд убьет Кнута,
Они вместе отправятся в Валхаллу!
Груммох содрогнулся от этих слов. Потому что ему стало ясно, что Кнут дошел до последней стадии берсеркского сумасшествия. В таком состоянии разум изменяет викингу, он сам радостно, с шуткой и смехом напарывается на острие пики, не отдавая себе отчета в том, что он чувствует и говорит. Такие люди умирают, не осознавая своей смерти. Но самое ужасное, что, умирая, они всегда забирают с собой того, до кого дотянется их рука, держащая оружие. Эти люди не предпринимают ни малейшего усилия, чтобы спасти свою жизнь. Они полностью вкладывают себя в наносимые ими удары…
Груммох пробормотал запекшимися, покрытыми пеной губами:
– Я встану с тобой рядом, Харальд. Как только он приблизится, я ударю его по ногам древком своего топора. И когда он рухнет на землю, мы отправим его паковать вещички и собираться в дальнюю дорогу.
Но Харальд ничего не ответил на это. Лицо его сделалось твердым, точно было вырезано из дерева. Он не спеша встал в боевую позу, выставив вперед левую ногу. Он готовился встретить нападение берсерка. Каждое движение было взвешено и обдумано. Точно он стоял перед королевской особой и готовился поклониться ей. Точно он стоял перед дамой и готовился пригласить ее на танец в просторном и высоком зале на зимних празднествах. Точно он был статуей из слоновой кости. Статуей человека, готовящегося предстать перед самой Смертью.
Тут Кнут Ульфссон издал визг на высоких-высоких нотах в ритме бьющего барабана. Хеоме все стучал и стучал по пустой, обтянутой кожей тыкве, точно вторя пульсу берсеркского сердца.
Но вдруг Хеоме сам трижды повернулся вокруг себя, выкрикнул что-то, напоминавшее собачий лай, и барабан умолк.
Кнут Ульфссон откинул свои вымоченные в крови косы и ринулся вперед, оскалив зубы. Казалось, улыбка смерти появилась на его лице. Краснокожие расступились, опустив свои топоры. В их широко раскрытых глазах отразились удивление и страх.
Груммох захотел было заслонить собой Харальда, но тот так на него рыкнул, что великан отпрянул в сторону, а острие его пики уткнулось в землю.
Он понял, что Харальд Сигурдссон решил встретиться со своей судьбой один на один. Он не желал ничьей помощи. Он не хотел принять ее даже от своего дорого названного брата и второго отца своих детей – Свена и Ярослава.
Случаются в жизни человека такие моменты, когда ему хочется, чтобы вокруг него толпились люди, чтобы они могли его утешить, или накормить, или сделать подарок, или просто сказать добрые слова. Но бывают и другие, которые наступают не так часто, когда человеку никто не нужен, кроме себя самого. Это такие моменты, когда еда, слова и подарки ровно ничего не значат. Потому что человек оказывается лицом к лицу со смертью, а ее нисколько не занимают ни еда, ни подарки, ни добрые слова.
Перед лицом смерти человек предстает один, и никто не может его утешить. Да никакие утешения и не нужны ему. Он понимает, что он один должен пройти через низкую дверь – в темноту. И никто не пойдет с ним вместе, сколько бы у них не было в руках подарков, сколько бы не было в душе ласковых слов.
И Харальд Сигурдссон стоял в то утро один на скользком от крови древнем могильном кургане, который уже существовал в этом месте до того, как первые краснокожие пришли сюда с севера, перебравшись через белые пустыни – покрытые льдом моря. Жаркое солнце хлестало Харальда своими лучами из далека, из того мира, который выше человеческого понимания. Солнце бездумно обжигало всех, в чуждом ему мире муравьев. Ах, эти муравьи! Одни украшали себя перьями, другие надевали железные шлемы. Ах, уж эти муравьи! Бессмысленны в своих движениях, слабы умом. Муравьи обречены однажды умереть, то ли от солнца, то ли от мороза, то ли от голода, а может, выпустив друг другу кровь. Могли они погибнуть и в морях, где бессмысленные огромные существа плавают среди густых водорослей…
И когда Харальд, стоя на холме, смотрел на Кнута Ульфссона глазами острыми, как у ястреба, словно сквозь прозрачный кристалл, хотя мир людей, окружавших Кнута, был серым и туманным, он внезапно вспомнил несчастного Хавлока Ингольфссона и его жалобный предсмертный крик. Вспомнил, как тот тонул на одиноком острове недалеко от берегов Норвегии, захлебываясь горькой морской водой, а над ним с торжествующими криками кружили морские птицы.
И когда Кнут подошел к нему на расстояние полета копья, Харальд вспомнил Деву со щитом, которая сказал ему, что он не должен был оставлять бедолагу на милость волн. Он поступил плохо, он, Харальд Сигурдссон, избороздивший моря вдоль и поперек на своей утлой, как ракушка, посудине. Дева сказала тогда, что появится всего два раза в его жизни. И вот теперь он чувствовал, что она где-то близко, может, и здесь, на краю Священного Карьера, а может уже у него за спиной. Ее золотистые косы ниспадают до пояса, ее широкие плечи распрямлены. Она дожидается его конца. Тогда они вместе отправятся в Валхаллу, где Торнфинн Торнфиннссон ждет его, уже приготовив новую веселую шутку, а Гудбруд Гудбрудссон полирует свой металлический нагрудник кусочком железа, который они как-то обнаружили в кухонных отбросах в одной из деревень, которую разграбили в прежние времена лихих викингских походов…
Харальду так хотелось встретиться там с ними. В этот момент он не думал ни об Асе, ни о своих сыновьях, Свене Харальдссоне и Ярославе Харальдссоне. И бедняга Ямсгар Хавварссон не приходил ему на память. Он был хорошим воякой, этот Ямсгар, но сильно сомневался в существовании Тора и Одина, а иногда подумывал даже о крещении в Христову веру.
О многом не думал Харальд Сигурдссон в это утро на скользкой вершине холм, насыпанного людьми, которые расписывали пещеры изображениями быков и вплетали кости в свои косы.
