Жизнь в средневековой деревне - Фрэнсис Гис

сын сдали свой надел в аренду односельчанину на двенадцать лет в обмен на ежегодную выдачу зерна разных видов; предполагалось, что через двенадцать лет сын станет взрослым и будет обрабатывать землю сам³⁷¹.

Договор о выдаче содержания предусматривал, что его получатель сохраняет за собой право пересмотреть сделку; почти всегда имелся в виду земельный надел. В отсутствие такого пункта престарелый селянин мог закончить жизнь наподобие Сабинии, о которой повествует коронерский отчет: в январе 1267 года она пошла в Колмворт, Бедфордшир, просить хлеба, «упала в ручей и утонула»³⁷², или Арнульфа Арджента из Рейвенсдена – «бедный, слабый и немощный», он скитался «от двери к двери в поисках хлеба», а затем упал посреди поля и «скончался от бессилия»³⁷³.

Когда смерть была неизбежна, посылали за священником. Тот появлялся, облаченный в стихарь и столу, со Святыми Дарами в руках; перед ним шел служитель с фонарем, звонивший в ручной колокольчик. Если дело было срочным и служителя найти не удавалось, священник мог повесить фонарь и колокольчик на руку или на шею лошади. Как утверждает Роберт Мэннинг, больные мужчины часто не хотели принимать причастие из-за поверия, что в случае выздоровления им придется воздерживаться от плотских отношений:

Сам Мэннинг ополчался на такое суеверие и советовал положиться на Бога:

Джон Мерк говорил, что, если смерть неминуема, пусть священник не понуждает больного исповедоваться во всех грехах, а советует ему смиренно просить милости у Бога. Если умирающий не мог говорить, но знаками показывал, что желает принять таинства, священник должен был причастить его. Если же умирающий мог говорить, следовало задать ему «семь вопросов»: верит ли он в Символ веры и Священное Писание; признает ли, что оскорбил Бога; сожалеет ли о своих грехах; желает ли исправиться и сделает ли это, если Бог даст ему больше времени; прощает ли своих врагов; искупит ли свои грехи, если останется жив; и наконец, «верите ли вы всецело, что Христос умер за вас и что вы можете спастись только благодаря Страстям Христовым, и призываете ли Бога всем сердцем, насколько возможно?». Больной должен ответить «да» и по совету священника сказать «с твердым и ясным сознанием, если он может… „В руки Твои предаю душу мою“». Если же не может, священник должен произнести это за него, помазать его и причастить³⁷⁵.

Поминки обычно сопровождались пьянством и весельем, что осуждалось Церковью. Роберт Гроссетест предупреждал, что жилище умершего – это дом «скорби и памяти», который не должен превращаться в дом «смеха и игр». Один проповедник XIV века жаловался, что люди, «подобно безумцам, веселятся… по случаю нашей смерти и принимают поминки по нам за свадебное пиршество»³⁷⁶. В 1301 году в деревне Грейт-Рейвли, принадлежавшей аббатству Рэмси, десять жителей Уистоу, пришедших «бдеть ночью над телом Симона из Сатбера», были оштрафованы, так как по пути домой «бросали камни в соседские двери и плохо себя вели»³⁷⁷.

Деревенские похороны обычно выглядели очень скромно. Тело, зашитое в саван и положенное в гроб, покрытый черным покрывалом, вносили в церковь. Служилась месса, иногда произносилась заупокойная проповедь. Одна из них, вошедшая в «Festiall», сборник проповедей Джона Мерка, заканчивается так: «Добрые люди, как видит каждый, вот образ всех нас: в церковь принесли тело. Боже, помилуй его и даруй ему блаженство, которое будет длиться вечно… А потому пусть все мужчины и женщины, наделенные мудростью, будут готовы к этому, ибо мы умрем и не знаем, скоро ли это случится»³⁷⁸.

Селян хоронили в простом деревянном гробу или вообще без гроба на церковном дворе, который назывался «кладбищем» (cemetery, от лат. coemeterium – общежитие), – в месте последнего упокоения умерших христиан. Здесь мужчины и женщины могли спокойно спать, избавившись от трудов и испытаний, до дня воскресения.

Для средневекового селянина жизнь определялась работой. К восходу солнца тягловые животные были запряжены в плуги: сегодня мы решили бы, что люди покидают деревню, собираясь работать за ее пределами. В Средневековье все виделось иначе. Поле для крестьян было такой же частью деревни, как пыльные улицы и утопающие в грязи переулки. Если уж на то пошло, земля, которая в буквальном смысле слова обеспечивала их хлебом насущным, являлась деревней даже в большей мере. В географическом смысле средневековая деревня была противоположностью современного города, где люди работают в центре с его офисными небоскребами, а едят и ночуют в спальных районах.

Нам неизвестно, сколько полей было в Элтоне, если говорить о конце XIII века, – два или три. Так или иначе, они подвергались двойному делению: сначала на фурлонги (относительно прямоугольные участки «длиной с борозду», a furrow long), затем на селионы – длинные, узкие полосы, включавшие в себя несколько борозд. Длина такой полосы варьировалась в зависимости от местности и могла составлять несколько сот ярдов: крестьяне стремились делать как можно меньше поворотов при использовании большого плуга. Полоса как единица обработки земли возникла очень давно, возможно еще до появления системы открытых полей. То был участок, который можно спокойно вспахать за день, площадью примерно в пол-акра. Происхождение полосы, вероятно, связано с дроблением земельных наделов – результатом роста населения. К концу XIII века расположение полос стало хаотичным: у одних крестьян их было много, у других – мало, и все они были разбросаны по разным местам и перемешаны. Несомненно одно: каждый, кто владел землей, имел полосы на всех полях (двух или трех), чтобы получать урожай каждый год, независимо от того, какое поле оставалось под паром.

Фурлонг – совокупность полос – был единицей, использовавшейся при посеве: все полосы фурлонга засевались одной и той же культурой. В элтонских судебных записях неоднократно встречаются упоминания о фурлонгах с указанием их принадлежности: «Генри Ин Зе Лейн [оштрафован] на шесть пенсов за плохую вспашку фурлонга в Холиуэлле» – свидетельство того, что господские земли были разбросаны так же, как крестьянские³⁷⁹. В пределах каждого фурлонга имело место параллельное расположение полос, но сами фурлонги, устроенные в соответствии со схемой водоотведения, примыкали друг к другу под различными углами; между ними попадались неровные участки. Для разделения полос служила двойная борозда или невспаханная земля. Между фурлонгами иногда оставляли свободное пространство для разворота плуга. Клинья земли