работу Комитета. И это в разгар подготовки к восстанию!
— И ничего нельзя сделать? — спросила негромко.
— Боюсь, что нет. Ты прекрасно знаешь, что французские власти нас только терпят. А после скандала с Гилмором больше терпеть не намерены.
— Власти — да, но французское общество…
— Оставь. Если бы меня изгнали из Франции, — тогда да, вышел бы целый скандал. Но высылают лишь из столицы. Езжай в провинцию, живи… Однако и это сильнейший удар по нашим планам. Наверняка ещё и установят полицейский надзор за перепиской. В общем, куда ни кинь…
Закрыв лицо руками, он сильно потёр высокий лоб.
— Не убивайтесь, дядя, — сказала Беата решительно. — Время до отъезда есть, и мы обязательно придумаем, как организовать дело в наше отсутствие.
— Я уже всё продумал, — откликнулся профессор, отнимая руки от лица. — Работа продолжится во что бы то ни стало. Со мной или без меня, но восстание должно состояться. — Задумчиво, как-то взвешивающе, посмотрел на племянницу. — И тут, моя девочка, многое зависит от тебя.
— Вы можете на меня всецело положиться, — не задумываясь произнесла Беата и даже привстала в кресле. — Что я могу? Что я должна сделать?
Хрупкая с виду девушка на самом деле была натурой твёрдой. Восстание, эмиграция и политическая работа под руководством дяди закалили характер, главной чертой которого был непреклонный патриотизм, впитанный с молоком матери. Любила родину самозабвенно, рвалась в Варшаву из опостылевшего Парижа, мечтала об успехе восстания.
Заветным идеалом Беаты всегда была Жанна д'Арк [21]. В мечтах своих племянница Лелевеля не раз представляла себя Польской девой, увлекающей на битву за свободу и независимость войско таких же, как она, патриотов. И, если надо, готова была пожертвовать ради родины жизнью…
Однако она и представить не могла, чего хочет от неё дядя…
— Назовите ваше имя и фамилию, пожалуйста.
— Длугош. Радислав Длугош.
— Сколько вам лет?
— Сорок шесть.
— Где родились, пан Длугош?
— В городе Тарнув. Это в Малопольском воеводстве.
— Шляхтич, разумеется?
— Разумеется!
— Довелось ли принимать участие в Восстании?
Длугош даже приподнимается со стула и топорщит густые усы, изрядно побитые сединой. Кажется, вся его коротконогая плотная фигура и даже обширная плешь излучают благородное шляхетское негодование.
— А как же! Защищал Варшаву в составе армии генерала Дембинского. Имею звание поручика.
Как интересно… Вот уже четвёртый день от имени Комитета вербую волонтёров для будущей армии полковника Заливского, опросил несколько десятков человек, и все, как один, заявляют, что принимали активное участие в восстании. При этом что ни вояка, то поручик. А то и целый капитан. Хоть бы прапорщиком кто-нибудь назвался для разнообразия…
— Чем занимаетесь в Париже, пан Длугош?
— Э-э… Разнорабочий.
Вижу, что не банкир. Потрёпанное пальто, старая кепка, ботинки со стёртыми каблуками — вполне типичный наряд польского эмигранта, живущего на чужбине случайными заработками. Сколько я таких за эти дни насмотрелся… У меня нет оснований сомневаться в их патриотизме. Но совершенно уверен, что, если бы не лютая нужда, не сидел бы сейчас Длугош передо мной. Участие в военной экспедиции дело хоть и опасное, однако неплохо оплачиваемое.
Объявлений о наборе волонтёров мы в газетах, естественно, не печатали. Метод поиска людей самый простой — изустный. Из нашего особняка по всему Парижу несётся молва, что Комитет пана Лелевеля формирует отряды для новых боёв за независимость Польши. Приглашаются, естественно, те, кто уже повоевал, а значит умеет держать в руках ружьё и саблю. И люди к нам потянулись.
Тех, у кого за плечами военный опыт и счёты с Россией, оказалось немало. За четыре дня я принял человек пятьдесят. Почти со всеми заключил от лица Комитета контракт на участие в экспедиции на таких-то условиях, каждому выписал небольшой аванс и предупредил, что с пятнадцатого февраля следующего года имярек поступает в полное распоряжение (и на полное довольствие тоже) командира. Имя полковника Заливского пока не называется, но не суть…
Такими темпами к середине февраля (а эту дату обозначил Лелевель) я навербую человек пятьсот. Это, конечно, сила. Но даже если предположить, что все они через Галицию просочатся в Царство Польское, получат в опорных шляхетских усадьбах оружие и начнут сражаться, то… что? Пять сотен наёмников разгромят российские гарнизоны и свергнут на территории Царства власть императора Николая? Пуще того, — эту власть удержат? Даже если волонтёров подкрепят местные крестьяне, силы выглядят слишком неравными.
Именно поэтому Гилмор, — при всей жадности человек умный и хитрый, — внёс в план полковника Заливского свою поправку. Всего одну, зато фундаментальную. Эта поправка превращает авантюрное предприятие в дело хотя и рискованное, однако реальное. Во время ночной беседы с англичанином я в полной мере оценил изобретательность и размах Интеллидженс сервис. Впору аплодировать… однако не хочу даже думать, в какую кровь может вылиться эта изобретательность. Если, конечно, не вмешаться. А в английские планы я намерен вмешаться самым решительным образом.
Между тем наш кассир пан Водзинский аккуратно выплачивает завербованным волонтёрам авансы. Гилмор передал Лелевелю и Зыху новый саквояж — уже с моего ведома. Так что деньги у Комитета есть. Пусть пока всё идёт, как идёт. Особенно если учесть, что главные дела делаются отнюдь не в нашем особняке. И требуют они совсем других денег.
Думая о своём, машинально излагаю Длугошу условия найма. При слове «аванс» бывший поручик заметно оживляется.
— Согласен, согласен, — говорит он, торопливо подписывая контракт. — Святое же дело…
— …Родину освобождать, — заканчиваю я и протягиваю руку. — Поздравляю, пан Длугош. Отныне вы солдат новой освободительной армии. Польша надеется на вашу храбрость, мужество и воинское мастерство. И вот что ещё… — Строго смотрю прямо в глаза с красными прожилками. — О нашем договоре могут знать лишь самые близкие родственники. Жена, отец с матерью, — если они здесь, с вами. Для всех остальных это тайна. Военная, разумеется. Вы меня поняли?
Волонтёр кивает, вытягивается в струну и даже делает попытку щёлкнуть стёртыми каблуками. Взгляд его нетерпеливо следит за тем, как я пишу записку в кассу.
— Отдадите это кассиру, — говорю я, протягивая бумагу Длугошу. — Первый этаж, третий кабинет слева по коридору. Да, кстати…
— Что ещё?
— Прошу не обижаться, но хочу предостеречь: не пытайтесь присвоить аванс, а в назначенное время и место не явиться. — Делаю многозначительную паузу. — С момента подписания контракта такой поступок будет расценен как дезертирство со всеми вытекающими последствиями. Вы человек военный и как поступают с дезертирами знаете. Возможности для наказания у нас есть.
— Слово шляхтича! — говорит Длугош с достоинством. — Вам не о чем беспокоиться.
Проводив почтенного новобранца, с облегчением перевожу
