В недавнем набеге Хайр-эд-Дин захватил несколько французских судов, и теперь у него были пушки с них. Драгут-реис отпраздновал свое освобождение захватом венецианских судов, и его добычей стали военное снаряжение и порох. Вооружившись, Хайр-эд-Дин тут же бросился отстаивать присвоенный им самому себе титул Владыки Алжира, стремясь стать его полновластным хозяином. После десяти дней обстрела мусульмане приступом взяли Пеньон. Они заставили пять сотен солдат испанского гарнизона, которые спаслись от кривых восточных сабель, разрушить эту твердыню. Из ее камней пленные соорудили мол, чтобы сюда могли приставать турецкие галеры.
Тем временем девять испанских транспортных судов с людьми, военным снаряжением и провизией прибыли в Пеньон. Став на якорь напротив Алжира, они напрасно искали форт. Пока капитаны в растерянности пытались определить, туда ли они прибыли, на них налетели турки. Это был день торжества ислама. И в тюрьме для рабов к пяти сотням испанцев из форта добавились еще три тысячи их земляков.
Известие о происшедшем вызвало у испанцев взрыв негодования и ярости, и император, на время отложив все дела, посвятил себя решению этой проблемы. Надо было дать иноверцам в полной мере испытать на себе могущество императора.
По его повелению Андреа Дориа должен был заняться подготовкой похода в Генуе, а Просперо Адорно было приказано привести туда галеры из Неаполя. Итак, хочешь не хочешь, а он был вынужден как можно скорее отправиться в Геную и там официально объявить о помолвке с монной Марией Джованной и своем примирении с родом Дориа. Зная о кровной вражде между Дориа и Адорно, каждый увидел бы в их примирении пример великодушия и величия господина Андреа, который ставит интересы государства выше мелких личных интересов. Этот поступок достоин человека, бывшего сейчас, по сути дела, верховным правителем Генуэзской республики. Дориа может, стоит только попросить, получить официальный титул правителя. Уважая его как великого моряка, каковым он и был на самом деле, император без колебаний присвоил бы ему этот титул. Ведь, в конце концов, ему это ничего не стоило. Но Дориа понимал, что власть тайная более надежна, чем власть явная, и поэтому довольствовался решением императора пожаловать его титулом герцога Мельфийского note 28.
Однако и Адорно, и их сторонники вынуждены были признать, что властью, которую Дориа столь крепко держал в руках, он пользовался с умом. Если Дориа и был деспотом, то деспотом мудрым. Он принял суровые и действенные меры для прекращения раздоров между отдельными группировками, которые до сих пор будоражили и раздирали республику. Не без его влияния император полностью выполнил данное им обещание сделать Геную самостоятельным государством, живущим по своим собственным законам. Дориа учредил, по венецианскому образцу. Большой и Малый советы с дожами, сенаторами и прокураторами, с тем лишь отличием, что дожи избирались сроком на два года. Верховная власть была сосредоточена в руках пяти ревизоров, избиравшихся по конституции сроком на четыре года. Они руководили деятельностью дожей и сенаторов. В результате отказа Андреа от титула верховного правителя его избрали на должность ревизора и главнокомандующего флотом пожизненно, что фактически и означало средоточение верховной власти в его руках.
И это были еще не все блага, полученные им от восстановления временно утраченной популярности. Благодарное государство подарило ему великолепный старинный дворец Фассуоло, расположенный на восточной стороне гавани. Он перестроил его и отделал с такой пышностью, что тот выделялся даже на фоне роскошных особняков города.
Андреа Дориа пригласил в Геную архитектора Монторсоли note 29, одного из лучших учеников Микеланджело. В центре огромного, спускающегося к морю сада очень быстро был воздвигнут дворец из камня Лаваньи и каррарского мрамора с галереями и колоннадой, ставший одним из чудес Лигурии. Тот же архитектор работал над разбивкой и украшением сада, создав достойное обрамление чудесному дворцу. Он воздвигнул террасы, проложил дорожки и аллеи, окаймленные декоративным кустарником, построил фонтаны; над одним из них возвышалась статуя тритона, который имел сходство с самим Андреа Дориа.
Для отделки интерьера герцог Мельфийский пригласил Пьерина дель Вагу note 30, ученика Рафаэля, чтобы тот украсил дворец фресками и портретами. Они придали бы ему тот блеск и неповторимость, которые своим искусством придал Ватикану Рафаэль. Дориа обложил Восток тяжелой данью. Шелковистые драпировки из Исфахана, ковры из Смирны и Бухары, мавританские оттоманки, греческие вазы на роскошных постаментах, драгоценная мебель, большая часть которой была привезена из Франции и Испании, — все это украшало громадные залы его дворца.
Среди этой роскоши и принял великий адмирал мессера Просперо Адорно в тот день, когда он высадился в Генуе, и этот прием был достойным продолжением шумной встречи, так удивившей в то утро молодого капитана. Он, конечно, понимал, что победа при Прочиде высоко подняла его в глазах соотечественников. Но лишь когда он сошел на берег и встретился лицом к лицу с толпой, усеявшей цветами его путь к герцогскому дворцу, куда ему надлежало прибыть, он понял, что безоговорочная победа над венецианцами сделала его национальным героем. Его возвращение на родную землю было отмечено, по решению сената, пожалованием звания дожа.
По окончании торжества Просперо отправился обнять свою мать в ее черно-белый мраморный дворец, где она в волнении ждала сына. Там он нашел своего друга Шипьоне де Фиески, исполненного нетерпения. Шипьоне все эти месяцы не сидел без дела. Имея вкус к интригам и побуждаемый честолюбивыми амбициями своего рода, он усердно пытался взрыхлить почву, на которой произрастали влияние и власть Андреа Адорно.
Приготовления были закончены, и он счел, что пришло время посвятить в свои планы Просперо Адорно.
Он слышал, как, впрочем, и вся Генуя, о примирении враждующих родов через помолвку Просперо Адорно с племянницей Андреа Дориа. Но Шиньоне ни на миг не позволил себе поверить ни в примирение, ни в свадьбу. Он считал, что понимает и причины, по которым род Дориа ищет союза с тем, кто внезапно стал кумиром народа, и побуждения, способные заставить Просперо пойти на это примирение. Изощренный ум Шипьоне полностью одобрял такую стратегию с тем большим пылом, что она обеспечивала ему, как он полагал, ценного союзника для осуществления его собственных планов. Горькое разочарование постигло его при виде Просперо, разгоряченного приветствиями и поздравлениями, багрового от волнения, со сверкающими глазами.
