Насладившись ее сосками и опьяненный нектаром, источаемым золотым руном, доводившим его до безумия, дон Рамон встал и отправился за вином и фруктами.
Вытянувшись на широкой кровати, Зефирина разглядывала мускулистое тело мужчины, освещенное трепещущим пламенем свечей. Совершенно не смущаясь своей наготы, дон Рамон вернулся, неся поднос со сладостями.
– На соседней колокольне пробило полночь.
– Мне пора, – сказала Зефирина.
– Я хотел бы защитить тебя от грядущих опасностей… от жизни, быть может, даже от тебя самой, Зефирина.
Говоря эта слова, Рамон де Кальсада продолжал ласкать живот Зефирины.
– Ты чаровница, – шептал он, готовый вновь вступить в любовную схватку.
Она поцеловала его в шею и нежно, но уверенно оттолкнула от себя.
– Рамон, скажи мне, прошу тебя… Что произошло сегодня утром?
Дон Рамон вздохнул. Он лег на спину, заложив руки за голову.
– Это не моя тайна, Зефирина, она принадлежит «сама знаешь кому». Если он узнает, что я проговорился, я ломаного гроша не дам за свою шкуру; но я больше не могу да и не хочу ничего от тебя скрывать… «Он» послал меня за твоим сыном в монастырь святой Клариссы…
Зефирина села, поджав под себя ноги.
– В монастырь святой Клариссы, – повторила она упавшим голосом.
– Да, похоже, что ребенок находился на попечении одной женщины по имени Тринита Орландо…
– Донья Гермина, – прошептала Зефирина, став бледнее белоснежных кружев подушки.
– Негодяйка нас переиграла. Она вручила мне того бедного крошку, которого я привез сегодня утром. Но клянусь тебе, я ничего не заподозрил.
– Я верю тебе, Рамон. Но почему ты потом ничего мне не сказал? – жалобно проговорила Зефирина. – Я бы собрала своих людей, мы бы осадили монастырь.
Дон Рамон привстал, опираясь на локоть.
– А вот этого делать не надо, в твоих же интересах. Я не мог ничего тебе сказать, потому что был связан словом… Но знаешь, куда я потом поехал?..
– Сеньора Тринита Орландо?
Расставшись с Зефириной в гостинице Сан-Симеон, дон Рамон вновь постучал в дверь монастыря святой Клариссы. Как он и ожидал, ему ответили:
– Сеньора Орландо уехала!
Дон Рамон добился, чтобы его впустили. Он даже сумел поговорить с настоятельницей и вынужден был признать, что его провели.
Сразу же после его отъезда сеньора Тринита Орландо скрылась, захватив с собой оружие и кое-какие вещи. Идальго узнал, что за воротами монастыря ее ждал слуга, и она уехала, забрав с собой карлика и малыша, красивого шестимесячного младенца.
Мать настоятельница, похоже, была высокого мнения о сеньоре Орландо. «Такая почтенная дама, такая милосердная… Подумать только, сеньор, еще сегодня утром она взяла на воспитание малютку, подброшенную какой-то несчастной к воротам монастыря…»
Выйдя из обители, дон Рамон решил расспросить местного кузнеца. Действительно, тот сегодня утром подковал несколько мулов, запряженных в экипаж, в котором сидела дама, по описаниям напоминающая донью Гермину.
Еще кузнец сказал, что она спрашивала у него дорогу на Саламанку[57].
– Дорогу на Саламанку… – повторила Зефирина. – Значит, она решила бежать в Португалию?
– Я больше ничего не знаю, – ответил дон Рамон. – Поверьте мне…
Зефирина была уверена, что он говорит правду. Она больше не удивлялась тому, что сейчас Рамон де Кальсада с легкостью рассказал ей все. Прекрасная саламандра только что испытала свою огромную власть над мужчинами. Теперь она понимала, насколько проще заставить их говорить «после», чем «прежде»…
Это открытие заставило ее задуматься.
– А ты случайно ничего не знаешь об участи моего несчастного супруга? – спросила она как можно более равнодушным тоном.
– Ничего… О нем я ничего не знаю! – убежденно ответил Рамон.
Она почувствовала, что он лжет. Однако, проявив мудрость, настаивать не стала.
Смутившись от ее вопроса, дон Рамон задул свечи. В темноте он обвил руками Зефирину.
– Я люблю тебя, Зефирина… Невероятно, но люблю, – произнес Рамон, нежно сжимая ее в объятиях.
Положив голову на мужское плечо, Зефирина лихорадочно придумывала самые безумные планы.
Засыпая, она видела себя преследующей донью Гермину во дворце короля Португалии.
Она резко пробудилась. Гро Леон, обретший свое обычное прекрасное самочувствие, «пел», сидя на окне.
– Soleil! Sardine![58]
Зефирина бросила взор на дона Рамона. Он все еще спал. Она встала, подошла к Гро Леону и шепнула ему на ухо:
– Лети… Дорога на Саламанку… на запад… ищи Луиджи… донья Гермина… Бежала вместе с Луиджи… Дорога на Саламанку… Ты понял?
– Salope! Salamanca! Salope! – повторил Гро Леон, доказав, что понял задание.
– Быстрей, Гро Леон, прошу тебя, и возвращайся в Сан-Симеон!
– Salamanca, кар… кар… – прокаркала птица, прежде чем подняться высоко в воздух и взять направление на запад.
Зефирина долго провожала его взором, пока, наконец, черная точка не скрылась в небе. Теперь ей ничего не оставалось делать, как только ждать возвращения Гро Леона.
Она забралась в постель. Рамон открыл глаза и тут же заключил ее в свои объятия. Еще секунда, и кастильский дворянин уже лежал на ее трепещущем теле. Он был ненасытен в своей страсти. К своему великому стыду, Зефирина отдавалась ему с неменьшим удовольствием. Ее тело истосковалось по любви…
– Поезжай в Толедо. Принеси присягу на верность, Зефирина. Я обещаю тебе свое покровительство при дворе… Ничего не бойся, донья Гермина перестала быть неприкасаемой. Я знаю императора, он был очень недоволен, когда я рассказал ему о ее поступке. Именно поэтому он разрешил мне остаться в Мадриде еще на одну ночь. Уверяю тебя, он не желает зла твоему сыну… Ты станешь одной из блистательнейших женщин королевства. Подумай, Зефирина, подумай как следует. Я уезжаю, чтобы присоединиться к королю… Обещай, что ты приедешь, Зефирина.
Прощаясь с молодой женщиной, дон Рамон был столь взволнован, что она не узнавала его.
– Мне надо уладить кое-какие дела, я смогу прибыть ко двору только через три дня, – словно думая вслух, произнесла Зефирина.
– Обещай, что приедешь, – настаивал идальго.
– Да… да, обещаю, Рамон, – сдалась Зефирина.
Когда Зефирина вернулась в гостиницу, первое, что она увидела, была недовольная физиономия Ла Дусера. Будучи по натуре чрезвычайно добродетельным, оруженосец чувствовал, что сегодня ночью поведение Зефирины отнюдь не отличалось целомудрием.
Платье, порванное пылким доном Рамоном, подтверждало его подозрения.
Любопытство снедало также и вечно романтически настроенную старую деву; она была готова на все, чтобы узнать, что же произошло сегодня ночью.
