– Подожди меня здесь.
И, крадучись, пошел за перегородку, отделявшую альков его бабушки от остальной части комнаты Старуха была еще погружена в утренний сон; на ее подушке лежала связка ключей от всех закоулков замка, связку эту приносили баронессе каждый вечер Эббо протянул руку и схватил ключи, так что они не звякнули, потом, вместо того, чтобы снова войти в залу, он пошел впереди Фриделя проходом, освещаемым широким просветом, проведенным через скалу. Братья подошли к двери, которую Эббо отворил не без труда, то была дверь, ведущая в темницу. Первые лучи солнца проникали туда чрез окно с железной решеткой. Здесь братья увидали двух узников, внезапно разбуженных.
– Сеньоры – сказал один из узников.
Но Эббо перебил его, сказав:
– Мессир, вы были приведены сюда вследствие ошибки, во время отсутствия моей матери, владетельницы замка. Если хотите идти за мной, я возвращу вам все, что будет можно, и выведу вас на дорогу.
Чужестранец весьма плохо понимал по-немецки, но смысл этих слов был для него достаточно ясен и он весело вышел из сырого подземелья в сопровождении своего товарища. Эббо показал ему тюки товарами, находившиеся в нижней зале.
– Возьмите все, что можете захватить с собой. Вот ваш меч и ваш кошелек, – прибавил Эббо, – я приведу вам лошадь и провожу вас до Ущелья.
– Дай ему чего-нибудь поесть, – прошептал Фридель.
Но купец так торопился уехать, что не чувствовал ни малейшего аппетита; он только выразил желание, на своем неправильном немецком диалекте, засвидетельствовать почтение сеньоре кастеляне, которой так много обязан.
– Нет, нельзя, она еще спить, – сказал Эббо латинизируя по созвучию несколько итальянских слов и сам покраснел, усиливаясь выказать такую эрудицию.
Как бы то ни было, но знание латинского языка очень помогло им всем троим. Чужестранец понял, что ему отдают назад его товары, он поспешно собрал их и перенес в конюшню.
Одна или две вьючные лошади пропали в сумятице, а тюков было гораздо белее, чем купец его слуга и лошадь могли унести с собой. Эббо предложил итальянцу свою старую лошадь. По правде сказать, молодые люди жалели, что гнедая лошадь осуждена справлять такую низкую работу, и пришли в большое негодование узнав, что купец выменял ее у какого-то рыцаря за костюм из цветного бархата.
– Какой жалкий рыцарь! – говорили между собой молодые бароны, лаская шею лошади и смотря на нее с таким восторгом, что купец очень желал бы иметь возможность подарить ее им, в особенности когда понял, что старая матка была единственная лошадь в их конюшне.
– Ах, сеньоры! Я несчастный, несчастнейший человек, всегда преследуемый фатумом.
– Кем? – спросил Эббо.
– Я провел три длинных печальных года в плену у мавров, – продолжал купец, – вынужден был грести на их галерах, как раб!
– На галерах! – вскричал Эббо. – В нашей Всемирной Истории есть картинка, на которой изображено несколько галер, стоящих перед Карфагеном. Как мне бы хотелось увидать галеру!
– Синьор скоро бы пресытился этим зрелищем, если бы был засажен на палубу, прикованный к скамейке в продолжении нескольких недель, вынужденный грести двадцать четыре часа без перерыва, а около него сидел бы какой-нибудь вероотступник и бил бы его плетью.
– Проклятые басурманы! Неужели они поступают таким образом с христианами?
– Да, да, конечно. Нас было там человек пятьдесят, и между ними был один Тедеск, добрый и прекрасный человек; у него я научился говорить на вашем языке.
– На нашем языке! У кого? – спросили близнецы.
– Тедеск, соотечественник вашей светлости.
– Немец! – вскричали с негодованием молодые люди. – Так с нашими немцами так поступают эти низкие язычники!
– Да, уверяю вас, сеньоры. Мой товарищ по заключению был знатный человек в своей стороне, его продали враги. Но более всего он сокрушался о своей молодой жене. Жалко было смотреть на этого высокого, сильного человека, сидевшего согнувшись под палубой. Мне очень было жаль оставить его там, когда славная генуэзская республика заплатила за меня выкуп. Научившись немного по-немецки, и не имея возможности нанять какой-нибудь корабль, я пустился на удачу за Альпы. Но, увы! до сих пор судьба не благоприятствует мне. Мои силы пали от истощения, и когда с небольшим багажом я подъехал к реке, что протекает вон там, когда мои люди разбежались, а на меня набросилась ватага крестьян, вооруженных вилами, я подумал, что попал в руки людей, не менее жестоких самих мавров.
– Это было несправедливое нападение, – сказал Эббо, – хотя я и имею право на все, что выкидывается на берег.
Разговаривая таким образом, доехали до Гемсбокского ущелья, оттуда виден был монастырь. Эббо указал на него итальянцу.
– Там, – сказал он, – монахи примут вас, накормят, дадут проводника и вьючную лошадь, чтобы донести излишек вашего багажа. Теперь мы на монастырской земле, – никто не осмелится тронуть ваши тюки. А я сниму их со старого Шиммеля.
– А, сеньор, как жаль, что не могу вас отблагодарить, как следует!.. Но если сеньоры когда-либо приедут в Геную, – продолжал купец, – и захотят удостоить своим посещением Жиано Баттиста деи Баттисти – его дом будет всегда к их услугам.
– Благодарим; прощайте, – сказал Эббо. – Поедем, Фридель, я там запер их всех в замке, чтобы вернее достигнуть цели.
– Может ли освобожденный узник узнать имена своих избавителей, чтобы иметь возможность молиться за них? – спросил купец.
– Я Эбергард, барон Адлерштейнский, а это мой брат, барон Фридмунд. Прощайте, мессир.
– Странно, – сказал про себя купец, смотря на близнецов, заворачивавших за гору, – странно, как все эти варварские имена похожи одно на другое! Эберардо! так звали мы Тедеска!.. однако, надо спешить, пока эти проклятые мужики не пробудятся, тогда уж сеньор не спасет меня от них.
– Ах! – вздыхая сказал Эббо, когда потерял из виду прекрасную лошадь, которой ему было невольно жаль. – К чему быть бароном, когда нельзя иметь порядочной лошади?
– А все-таки ты доволен, что добровольно отдал назад эту прекрасную лошадь, – сказал Фридель.
– Взгляд матери не дал бы мне покоя до тех пор, пока лошадь была бы у меня, а то… Ты говоришь, что я доволен, Фридель?.. Да разве можно быть истинным рыцарем, когда твоей лошади столько лет, сколько сотворению мира?
– Кто рыцарь духом, тот может ходить и пешком. Какой ты слабый, брат Эббо! Как наша мать будет счастлива!
– Ба! Фридель, к чему храбрость, когда ничто не возбуждает ее? Мне недолго уж сидеть здесь взаперти, посреди этих скал Никаких развлечений, нельзя даже напасть врасплох на прохожего! Ни одному из наших предков не выпадала еще на долю такая горькая участь, как мне!
