Мирддин. Он развел руками, насмешливо указывая на свою серую выцветшую рубаху. — Все так. Мы с золотой госпожой перемолвились лишь парой слов, но… Я не хотел бы, чтоб с ней, Аврелиан, приключилось несчастье. И в этом нет ничего дурного, чтобы ты себе ни придумал.
— Я понимаю.
Он действительно знал, о чем говорит его сын, и это было приятно — хоть в чем-то они были схожи. Амброзий смотрел на шумный двор Повиса, на снующих детей прачек, на серую грязь, перемешанную дождями в кашу, на блеклые отблески мечей и доспехов воинов — своих, чужих, чьих угодно — холодный камень крепостных стен. Это было могучее новое царство, сильное, выросшее из-под земли трудом и потом сотен мужчин, достойное того, чтобы жить, но оно не стоило и гроша без того, о чем говорил его сын. Без золотой пташки, без любви Вортигерна к ней, без планов на благодатную теплую осень, без покоя императора Повиса.
— И в жизни раба, Аврелиан, бывает что-то, за что он хочет побиться. Даже и шутки ради.
— Я поговорю с госпожой Ровеной, — пообещал Амброзий. — Если и есть какие-то недомолвки и слухи… Ее муж должен узнать о том от нее, а не от кого-то другого.
Амброзий Аврелиан понимал, чем грозит открытая ссора влюбленных. Это будет не один из тех споров, которые разгораются бурно, как лесные пожары, и также бурно кончаются. Это будет не разлад между женой и мужем, а огромная трещина в хлипком мире между Повисом и саксами. Единственное, что вселяло бодрость в сердце бывшего центуриона, это что общие с сыном заботы зародили в Мирддине чуть больше доверия.
— Аврелиан!
Амброзий вздрогнул.
Послышались торопливые шаги. К нему и Мирддину, шлепая по серой глине, от ворот спешил Килух, он бряцал броней, топорами на поясе и обливался потом. Килух вырос на продуваемом всеми ветрами побережье Иберийского моря, посему даже здешнее дождливое лето казалось воину жаркой пустыней.
— Что за новая напасть… — процедил сквозь зубы центурион.
— Аврелиан! Вести с границы! Иберния…
— Ты дышишь так, будто сам бежал всю дорогу. Отдышись и говори по порядку.
Килух сложился пополам и задышал, будто гончая. Амброзий скривился, ожидая услышать дурное. Он понимал, что Килух, проведший детство на зелёном острове, быстрее прочих спешит рассказать тревожные вести, чтобы в нем мимоходом не углядели предателя.
— Улады?
Килух кивнул. Амброзий выругался.
— Как всегда вовремя. Когда они высадились?
— Полтора дня назад, господин. У западной бухты. Гонцы… и я спешили, как могли. Больно лакомые там деревни.
— Сколько?
— Пять кораблей, господин. И несколько небольших лодок.
Амброзий ошарашенно взглянул на него. Западное побережье Повиса давно не помнило таких дерзких набегов. Один-два корабля по весне, угнанный скот, украденное зерно, а через месяц все становилось по-прежнему до нового года.
— Это не малая сила, — отозвался центурион.
Килух снова кивнул. Его лицо вернуло привычный цвет.
— Они не уйдут за день, Аврелиан, они останутся погулять неделю, не меньше. А это значит…
— Это значит, собираться надо сейчас.
Амброзий поманил к себе Мерлина и положил руку на костлявое плечо юноши.
— Беги со всех ног, парень, подсоби Килуху. Сначала к моим двадцати. Пусть точат оружие, седлают коней, надо выступить в сторону моря как можно скорее. Затем к Хенгисту с Хорсой — они примут тебя. Скажи, что нам надо как можно больше людей, передай, что по тому тракту улады смогут дойти до олова, если им о нем стает известно. Пора отрабатывать этот их величайший мир. Что же до Вортигерна… — Амброзий на мгновенье помедлил. — Я поспешу к нему сам.
Теперь нельзя было терять ни минуты на разговоры и суету, каждый миг, что он не в седле или его ноги не месят жирный чернозем Повиса, пираты с зелёного острова убивают, грабят и жгут — чужую гибель не хотелось иметь на собственной совести.
— Амброзий! Господин!
Он обернулся. Запыхавшийся сын спешил за ним через весь двор императорской крепости.
— Как быть с Утером, господин?
Имя брата отдалось в черепе ударом молота. Центурион поморщился. Мальчишка был прав, опять прав, они не могут сейчас забывать об Утере, он — повелитель Стены, он, чтоб его, одна из сторон этого дрянного союза — его следовало поставить в известность. Амброзий вспомнил кривое лицо Лодегранса, обещавшего спустить с мальчишки три шкуры, слова Утера о склонении Мирддина на свою сторону — на что пошел бы его бывший брат, чтобы подчинить себе молодого друида, выцарапать из его разума все туманные образы былого и будущего? — ну уж нет, он не пустит сына в их лагерь.
— Утера я тоже беру на себя, — бросил он и почувствовал, как его затошнило. Он давно не общался с братом по собственной воле. — Беги к Хенгисту и остальным. А потом возвращайся к Моргаузе. И держись подальше от наших гостей.
В суматохе сборов очень просто сводить старые счеты, и если не досчитаются одного раба, о нем мало кто вспомнит. Мирддин презрительно скривил губы, но спорить не стал. Молодые редко понимают, что жизнь у них всего лишь одна.
Амброзий взбежал по крутым ступеням замка на самый верх башни Вортигерна, два раза он рисковал сверзиться вниз и свернуть себе шею — в его возрасте можно было быть воином, но не гонцом — лишь один стук в тяжёлую дверь, и он ворвался в комнаты императора.
Вортигерн стоял возле стола, склонившись над картой.
— Что? — рявкнул он. Хозяин Повиса бы мрачен и явно не в духе, что ж, от новостей Амброзия радости у него не прибавится. Карта была дорогая, прорисована изящно и точно, и принадлежала временам ещё более раннего Рима. Центурион краем глаза увидел на ней знак Максена Вледига — в ту пору ещё Магна Максима, тогда тот больше держался старой империи, нежели Камбрии. Он удивился тому, что Вортигерн умеет читать.
— Откуда у тебя эта редкость? — спросил он. Перед глазами всплыло воспоминание о монетах, найденных им и Вортигерном в прошлой жизни.
— Не твое дело, — отрубил император. Он свернул карту в свиток. — С чем явился?
— Набег пиратов Ибернии. Они привели пять больших кораблей. И ещё несколько лодок.
Вортигерн выругался.
— Как всегда вовремя, — проворчал он. Кривые шрамы отчётливо проступали на грубом лице. Сегодня тот ещё сильней походил на хищного падальщика. — А куда смотрел ты? И все остальные?
— Гонец добрался только сейчас, я спешил, как мог, по мне, что, не видно? — Амброзий огрызнулся. Сейчас он задыхался и обливался потом не хуже Килуха, он не до конца понимал, почему император говорит
