клеточку голодного тела счастливыми голосами. Сенцов ушел далеко за полночь, едва оторвался от усталой, но совершенно довольной большевички. Она потянулась за письмом предателя Рамиля, чтобы в который раз перечитать и поплакать, но передумала, брезгливо отдернула руку от мелко исписанного листа, опрокинулась навзничь и заснула глубоким спокойным сном, который не посещал ее подушку уже много лет.
А Платон совсем не хотел спать, он думал о случившемся и не знал, то ли радоваться, то ли печалиться. В его понимании теперь следовало жениться на Белозеровой. Что ж, неплохо, она всегда ему нравилась. Если бы не томная прелесть Тонечки, то давно стал бы верным Ольгиным рабом. Значит, суждено покинуть Курск, бросить все, уехать за ней, отстоять молебен под венцом, завести детей. Он вспомнил ее тугие груди, сбивчивое дыхание, и в паху снова заворочалось горячее. Вроде бы и делать в Курске больше нечего, купцов не сегодня, так завтра разгонят, занятия толкового нет, Антонина Ивановна замужем и смотреть на ее виноватое личико – только царапать по стеклу ржавым гвоздем. Но вешаться грузом на хрупкую Олину шею с тоненькой синей жилкой – тоже не лучшее решение. Кто он? Чем заработает целковый?
Ноги сами собой меряли бульвары и переулки, категорически отказывались идти домой, в одиночество. Вот в очередной раз промелькнул спящий Гостиный двор, вот темные окна Пискунова, где прямо сейчас Тоня спит в объятиях Липатьева, вот его родная лавка. Стоп! В окне кому-то подмигивал едва приметный светлячок. К чему это? Платон подошел к двери и решительно дернул. Заперто. Огонек за стеклом потух. Показалось? Он потоптался и решительно вытащил из кармана ключ. Надо проверить, чтобы спокойно спать. Без этого все равно не уснет, станет нагромождать одну несуразную думку на другую. Замок бесшумно провернул заботливо смазанный сердечник. Темнота впустила внутрь… Тихо, никого… Показалось… Три шага до прилавка и еще две секунды, чтобы зажечь знакомую лампу.
…Из-под прилавка на него уставилось дуло пистолета. На полу, притаившись, сидел знатный лисий малахай и злобно щерил желтые зубы. Касса оказалась вскрыта, свертки и книги валялись на полу.
– Ну все, – прошипел грабитель, – хана тебе. На хрена приперся, купчина?
– Я не купец, а приказчик, – зачем-то представился Платон, отстраненно заметив, что коричневый палец потянулся к курку.
Левая рука непроизвольно перебирала крупинки в раскрытом мешочке, пропускала сквозь пальцы. Это для простаков, подешевле, но хороший табачок, духовитый, его в последние месяцы только и спрашивали. Грабитель приподнялся, над прилавком показался острый нос с огромным фурункулом и неспокойные глаза.
– Уходи, – глухо приказал Платон, – оставь все и уходи, я приберу.
– Ты че, паря, сдурел? Это ты уходи! Не уходи, а беги что есть мочи. И молись, чтобы я промахнулся. – Он потряс дулом.
Минута, замедляясь, загустела. Левая рука набрала полную горсть табака и резко бросила в лицо бандиту, правая схватила лампу за оловянное основание и швырнула туда же. Тело сложилось вдвое и упало на пол. Выстрела не было. Платон быстро на четвереньках пополз в темноте за прилавок, по дороге прихватил нож, которым чистил полки от смолы. На фоне сизого окна ворочалась темная масса, слышалось матерное шипение. Три сажени закончились до обидного быстро. Думать оказалось некогда и не о чем. Не убить означало быть убитым или опозоренным. Он мог такое себе позволить в первый раз, но не во второй. Короткий рывок – и вот они уже лицом к лицу, только противник, загородив собой окно, приказчика не видел. Сенцов размахнулся и со всей силы всадил нож туда, где по его предположениям находилась шея. Лучше бы ему стать хирургом с такой виртуозной меткостью. Нож проткнул артерию, а пистолет все-таки выстрелил, но пуля ушла в потолок.
Скулить или рвать на себе волосы, как в прошлый раз, показалось досужим и не к случаю. Хватит. Пора пожить по-человечески. Ольга пригласила вечером навестить ее, и счастливые чресла не собирались отказываться от такого шикарного предложения. Платон нащупал в темноте свечу, зажег и прикрыл сверху колпаком. Совсем мало света, но хоть что-то. В кладовке валялась ветошь, она пошла на перевязку. Не для того, чтобы спасти, а чтобы крови поменьше натекло. Когда руки закончили обматывать заросшую щетиной шею татя, Платон понял, что тот уже не дышал. Ладно. В таком спектакле уже приходилось играть. Он бегло обшарил карманы, вытащил деньги (потом разберется, сколько пискуновских, а сколько чужих), документы, фляжку, коробочку с чем-то позвякивавшим, замшевый мешочек. Все это запихал себе за пазуху, чтобы не оставлять следов. Оттащил остывавшее тело ко входу и наскоро замыл кровь на полу: вернется и выскоблит основательно. Из кладовки вылезли санки, картонки. Уложить мертвяка на саночки – нелегкая работа: ноги не влезали, а следовало еще и поторопиться, пока не окоченели. Примотать их веревкой к рукам оказалось неплохой идеей. Так выходило получше, компактнее. Сверху лег ненужный мертвецу тулуп, закрепился крест-накрест бечевкой. Еще чуток фантазии, и самодельный катафалк задекорировался табачными коробами. Сенцов как будто смотрел со стороны, пока руки месили злое дело. Получилось гарно: ничего не вылезало, если зыркнуть вскользь, могло и сфартить. Он запер лавку и повез опасный груз в сторону реки. Город спал, предрассветный сон самый крепкий, сторожа в эти неспокойные времена предпочитали отсиживаться по проходным, а для милиционеров он заготовил историю, как нашел убитого в переулке, хотел спасти, да не получилось. Зачем упаковал? А кто сказал, что это он? Так и нашел вместе с санями и коробками. В общем, пригодились тюремные уроки.
Но постовых на перекрестках не оказалось, а большую часть пути Платон вез свою злополучность по закоулкам и подворотням. На берег он выбрался, когда восток начал опасно светлеть. Надо торопиться. Рыбаки всегда пробивали лунки в одном и том же месте. Прихваченный топорик помог справиться с намерзшим в отверстии ледком, расширил отверстие. Безымянный баклан отправился в последний путь под аккомпанемент розовеющей над ледовым покрывалом сказки, темная вода распахнула пасть и сомкнула, утаскивая добычу в глубины. Малахай и тулуп протиснулись следом, поплыли догонять непутевого хозяина.
Вернувшись в лавку, Сенцов до блеска отмыл пол, расставил по местам коробочки и шкатулки, посчитал деньги и бережно уложил на место причитавшуюся часть, чтобы ни копейки в плюс или в минус, ни мизерного подозрения. До открытия оставался еще час. Убийца вскипятил чай и вытащил на свет воровской навар: пузатую серебряную рюмку с вензелем – затейливой буквой «ш», перечеркнутой летящей стрелой, жемчужное ожерелье, такие же подвески, браслет-змейку с зеленым глазком, изумрудную брошь, сапфировое кольцо с одной серьгой,
