– По слухам, – вставил Лизарди, – мы потеряли так много линейных кораблей, что, возможно, никогда уже больше не станем вновь великой морской державой.
– По-моему, во всем виноват Годой, – заявила Марина. – Говорят, он ни больше ни меньше, как любовник королевы. Именно он сперва вверг нас в бедственную войну с Францией, а потом втянул в другую, уже с англичанами.
Похоже, последняя реплика Марины переполнила чашу терпения сеньора Айалы. Это был человек старого закала, ровесник падре и, судя по комплекции, большой гурман и ценитель вин. Он никак не мог стерпеть поучения насчет внешней политики со стороны женщины, да еще вдобавок и индианки. Не в силах сдержаться, почтенный владелец гасиенды заявил, что вся эта затея с индейскими промыслами не заслуживает ничего, кроме презрения. А затем присовокупил, что ацтекам ни в коем случае нельзя давать никаких прав, поскольку это люди второго сорта.
Откровенно говоря, я и сам еще совсем недавно разделял его убеждения, ибо вырос как раз среди таких напыщенных недалеких кабальеро. Однако дону Айале и этого показалось мало. Заклеймив ацтеков, он решил навести критику на представительниц слабого пола.
– Женщины должны растить детей, всячески обихаживать и ублажать своих мужей и воздерживаться от высказываний по вопросам, которые касаются церкви и короны, – безапелляционно заявил он Марине.
– Сеньор, за моим столом волен высказываться каждый, вне зависимости от звания, пола и крови, – мягко, но решительно произнес Идальго.
В подавляющем большинстве своем приходские священники стараются ладить с богатыми землевладельцами, ибо от кого, как не от них, можно ждать крупных пожертвований на церковные нужды. По моему разумению, встать в споре влиятельного богача и индейской женщины на сторону последней было крайне неосмотрительно. Но с другой стороны, здешний падре, похоже, не заискивал ни перед кем.
Лизарди благоразумно перевел разговор на другую тему и спросил у Диего Райю:
– Вы надеетесь получить приход в Леоне?
В ответ на это молчавший большую часть вечера молодой послушник вздохнул и откровенно признался:
– В Леоне меня не жалуют.
Низкорослый, но крепкий, с хорошо развитой мускулатурой, Диего производил впечатление типичного индейца-труженика. Как и большинство ацтеков, он был сложен лучше многих испанцев. Я внимательно посмотрел на молодого человека. Черноволосый, коротко стриженный, с большими карими глазам, он держался спокойно и рассудительно.
– А что у вас приключилось в Леоне? – осведомился Лизарди.
– У меня вышла размолвка с тамошним падре, тем самым, который готовил меня к принятию духовного сана. Там такое произошло: один испанец высек и изнасиловал четырнадцатилетнюю служанку, а когда отец девушки возмутился, избил того до полусмерти. Падре велел мне поговорить с этим гачупино: мол, если он желает получить отпущение грехов, пусть уплатит и девушке и ее отцу возмещение. Я возразил, заявив, что от Бога откупиться нельзя и что везде следует придерживаться справедливости и закона. Однако мой наставник упорствовал, и я подал жалобу алькальду.
– И что сделал алькальд?
– Бросил меня в тюрьму.
За столом воцарилось молчание. Нарушил его владелец гасиенды, спросив:
– Эта служанка, она была индейская девушка?
– Да.
Айала усмехнулся:
– И на что тогда было жаловаться? Все ацтеки являются собственностью своих хозяев. Небось служанка еще и расстроилась из-за того, что не понесла от благородного гачупино бастарда.
Марина привстала было на стуле, но, поймав взгляд падре, снова села. Диего уставился в свою тарелку; я заметил, что он с трудом сдерживает гнев.
– Это мой дом, – произнес Идальго, – и вы сегодня мои гости. Все вы вольны высказывать за этим столом свое мнение, но и я тоже воспользуюсь этим правом. Я надеюсь, что этот молодой человек примет духовный сан и докажет церкви, что Мессия присутствует в каждом человеке, будь он белый или индеец, что все мы дети Бога и что Господь не поощряет порабощение или надругательство над Его чадами.
Падре кивнул послушнику.
– Я не сомневаюсь, ты продемонстрируешь отцам церкви, что из представителей твоего народа выходят прекрасные священники. Но какой бы путь ты ни избрал, я уверен: ты пройдешь его достойно и праведно – и надеюсь, что мы о тебе еще услышим. Недаром твое имя, Райю, на языке науатль означает «гром».
Как я уже говорил, Долорес – весьма странное место.
Перед ужином Лизарди из беседы с приехавшими из Вальядолида священниками узнал, что раньше наш падре был главой коллежа, однако потерял место по настоянию инквизиции: отчасти из-за склонности к вольнодумству, а отчасти из-за приверженности к карточной игре и любовным похождениям. Однако это было очень давно, а судить о человеке пристало по его добрым делам, а не по юношеским слабостям, так ведь?
Владелец гасиенды возмущенно стукнул кулаком по столу.
– Ваша терпимость, падре, переходит все границы, – заявил он, глядя исподлобья на сидевшую напротив Марину. – Я прожил на свете немало, но ни разу не слышал, чтобы хоть кто-нибудь разрешал пеонам и женщинам высказывать свое мнение по важным вопросам. Этак и до бунта недалеко. Людей отправляли на дыбу и костер и за меньшее, даже священников.
Дон Идальго остался невозмутим. К моему удивлению, он не только не постарался погасить конфликт, но и втянул всех присутствующих в очередной опасный спор.
Я, сознавая свое полнейшее невежество в подобных вопросах, предусмотрительно держал рот на замке, но уши-то у меня были открыты. В тот день, может быть впервые в жизни, я вдруг понял, что наше общество устроено неправильно, и увидел все совершенно в ином свете. Впрочем, нет, пожалуй, это началось раньше, когда мне, грязному и голодному, приходилось мостить улицы, ворочая неподъемные булыжники, а проходившие мимо «приличные» люди смотрели на меня как на шелудивого бездомного пса. Но сегодня я вдруг с изумлением осознал, что дон Айала, этот напыщенный пожилой кабальеро, уступает умом и образованностью не только священнику и послушнику, но даже сидящим за столом женщинам. Я нисколько не сомневался, что Марина разбирается в лошадях гораздо лучше его.
Не могу сказать, что, сделав это открытие, я сразу же встал на позицию падре и признал, будто женщины должны свободно высказывать свое мнение по любому вопросу или изучать, подобно Марине и Ракель, всякие премудрости, предназначенные для мужского ума, однако мне очень не понравилось высокомерие, которое упомянутый владелец гасиенды всячески демонстрировал Марине и Диего. Поэтому я не выдержал и тоже вступил в разговор, неосмотрительно заметив:
