— И как на вкус эти ядра?
— Как райское кушанье!
— И что же ты для этого взяла? — не мог не поинтересоваться я.
— Муку, воду, миндаль, оливковое масло, соль, турецкий перец, изюм и всевозможные травы.
— И сколько же длится вся эта готовка?
— Как только коза изжарится, я опущу их в жирный горячий рис.
— Наверное, так не питаются на седьмом небе!
— А ты попробуй! Наверняка никогда не ел ничего подобного!
Она снова запустила руки в лохань, вытащила шмоток теста и с усмешкой протянула мне.
— Благодарю тебя, о цветок гостеприимства! — ответил я. — Если я сейчас попробую, то испорчу впечатление от последующей трапезы.
— Ну, возьми, ты ведь создатель моего счастья, только одному тебе я обязана тем, что решение отца так быстро изменилось! — И она снова протянула мне кусочек.
Я выкручивался как мог. Воистину изюм, масло, перец и миндаль вместе давали ужасный букет! И еще эта вода… И травы! Великодушный Сахаф! Сочувствую твоему желудку, который в ближайшее время примет на себя столь большую нагрузку!
Он несказанно обрадовался, когда узнал от меня, что его возлюбленной ничего не угрожает. Тем временем вернулся кузнец, и одновременно подъехал кто-то из тех, кто был обложен нами в хижине. Я слышал, как он справился обо мне, и вышел во двор. Он отвел меня в сторону и сказал:
— Господин, ты повел себя в отношении нас великодушно. Ты богат. Мне нужно тебе кое-что сообщить.
— Так говори же!
— А что я за это получу?
— Я пока не знаю, представляет ли ценность то, что ты скажешь.
— О, еще какую!
— В самом деле?
— Ты в великой опасности!
— Я так не думаю.
— Раз я тебе это говорю, так оно и есть.
— Не думаю именно потому, что ты мне все это сообщаешь.
Он воззрился на меня:
— Ты что, хочешь сказать, я вру?!
— Да. Вы хотели меня убить и ограбить. А убийцы и воры соврут — недорого возьмут.
— Сейчас — другое дело. Я говорю правду.
— Если бы я действительно подвергался смертельной опасности, ты бы мне об этом не сказал!
— Почему?
— Потому, что тогда ты сам мог бы оказаться в опасности. Я бы приказал тебя немедленно арестовать.
Он замолчал, пораженный, и оглянулся на свою лошадь. Я тем временем вынул револьвер и сказал:
— Должен сообщить тебе со всей откровенностью: как только ты захочешь убежать, я всажу в тебя пулю!
— Господин, я хочу спасти тебя, а ты мне за это — пулю!
— Я тебе ничем не обязан. Если ты и в самом деле желаешь сослужить мне службу, то пусть это идет в зачет твоих прежних прегрешений. Так что говори.
— И ты мне за это ничего не дашь?
— Я готов заплатить тебе, но повторяю: мне важно установить ценность твоего сообщения.
— Цена высока. Тысяча пиастров.
— И забудь об этом.
— Но мое известие более дорогое.
— Сомневаюсь.
— Восемьсот.
— Нет и нет.
— Речь идет о жизни и смерти.
— Я за свою жизнь не дам и пиастра.
— Как? Она не ценна для тебя?
— Ценна, но она в руках Божьих. Разве в Коране не говорится о том, что Аллах определил каждому меру жизни еще с рождения?
Такой вопрос поверг его в глубокое раздумье. Он не знал, что ответить.
А я тем временем продолжал:
— Так что, как видишь, оплачиваю я или нет, годы мои предопределены свыше.
Тут ему, похоже, пришла в голову спасительная мысль:
— Господин, ты ведь веришь в Христа!
— Да.
— Тогда ты можешь продлить себе жизнь.
— Как же?
— Аллах определил сроки лишь для самых правоверных.
— В самом деле?
— Да.
— И мы, христиане, можем продлить себе жизнь?
— Конечно.
— Значит, Аллах относится к нам, христианам, лучше, чем к вам. Он нас больше любит. Жизнь — великий подарок, который мы получили из его рук!
Он в задумчивости почесал бороду. Наверное, именно там у него водились мысли, ибо он тут же изрек:
— Ты предлагаешь мне поверить в то, что блаженство лучше, чем жизнь?
— Да.
— Тогда, значит, если правоверный человек умрет в определенный час, не продлевая себе жизнь, это хорошо для него. Он обретет блаженство.
— Ты полагаешь?
— Да.
— А если он споткнется на мосту Сират? Он ведь тоненький, как лезвие бритвы. Душа, совершившая больше грехов, чем добродетелей, споткнется на мостике, и сверзится в ад, и будет проклята. И ты будешь настаивать на том, что земная жизнь не лучше, чем ад?
— Твои слова жалят, как острый кинжал!
— Ты ошибаешься, если думаешь, что Пророк говорил об одних лишь мусульманах. В пятой суре, «столовой», говорится, что часы всех людей, верующих и неверующих, сочтены изначально. Знаешь эту суру?
— Я знаю все суры.
— Тогда ты согласишься со мной. Я не могу и не хочу продлевать себе жизнь. Как ты отнесешься к тому, что я оплачу лошадь, но не куплю ее. Это же глупость!
Он снова полез за справкой в бороду, но на этот раз ничего там не обнаружил.
— Господин, мне нужны деньги! — изрек он тоном, в котором оставалось маловато самодовольства.
— Мне тоже.
— Но у тебя есть деньги, а у меня — нет.
— Ты, наверное, заметил, что я не жестокосерден. Я не позволяю над собой издеваться, но нуждающимся я даю подарки, если вижу, что те этого достойны. За спасение моей жизни я тебе заплатить не могу — ты не приложил к этому руку. Если же скажешь, что за опасность меня ждет, я готов дать тебе бакшиш.
— Бакшиш, подношение? Но ведь я не нищий, господин!
— Хорошо, пусть это называется подарком.
— И сколько же ты предлагаешь?
— Предлагаю? Предлагать можно лишь, когда речь идет о призе, а я уже сказал тебе, что об оплате за услуги речи нет. Я делаю подарок и сам определяю его стоимость.
— Мне нужно лишь знать, сколько ты мне даришь.
— Или ничего, или столько, сколько захочу. У меня осталось мало времени на разговоры. Говори же!
— Нет.
Он уже повернулся, но я схватил его за руку и сказал строго:
— Ты же сказал, что я в смертельной опасности — значит, есть кто-то, кто угрожает мне. Следовательно, ты соучастник, и я прикажу тебя арестовать, раз ты не сознаешься.
— Я только пошутил!
— Лжешь!
— Господин! — крикнул он с угрозой в голосе.
— Значит, ты хотел получить деньги независимо от того, правду или неправду ты скажешь. Знаешь, как это называется?
— О мошенничестве речи не идет!
— Ладно, у меня нет времени, можешь идти! — И я пошел к двери.
Не успел я дойти, как услышал сзади:
— Эфенди, подожди!
— Что еще?
Он подошел ближе.
— Дашь пятьсот?
— Нет.
— Триста?
— Нет.
— Сто?
— Ни одного пара.
— Тебе это зачтется!
— Это ты так думаешь! Не такой я дурак, как ты решил поначалу. То, что ты мне хотел сказать за деньги, я давно уже знаю.
