баррикаду, выбивала длинную струйку чёрной тонкой пыли. А после попадания русской трёхдюймовки уголь и вовсе алел и дымился, как в топке печи.
– Что вам здесь понадобилось, герр поручик? Что, у вас своих дел нет там? – немец неопределённо мотнул острым подбородком через плечо назад, где только теперь увидел нестройную толпу в куцых кавалерийских шинелях.
И почему-то преисполненную такого воинственного энтузиазма, какого давно уже нет у его подчинённых, с досадой признался себе лейтенант: винтовки у всех «In die Balance!», рожи напряжённые – как будто им вот-вот «Fouer!» скомандуют.
«Чёрт разберёт этих поляков. То их в поле не выгонишь, то рвутся в бой, словно им взаправду собственное королевство вернули…»
– Нашли уже этих, которые разбежались? – спросил оберст-лейтенант.
– В каком-то смысле, – странно ответил поручик, глядя куда-то вбок.
– Это ж в каком? – уставился на него немец, пытаясь поймать взгляд. – Мне так ваш «смысл» неизвестен совершенно.
– Они тут, – не сразу и словно нехотя произнёс поляк.
Оберст-лейтенант машинально обернулся, поймав себя на лёгкой судороге в спине. Беспричинной и безотчётной. Точно, и в самом деле, обдало вдруг со спины ветром, под самую шинель, до костей.
Никогда он особенно и не присматривался к тем полякам, но тут вдруг с первого взгляда, ну, может и не с первого, а как только заметил – спросил себя: «Что это у них всех штаны разносортные?»
Виданное ли дело, – в армии, где за портки комплекта «№ 4», надетые в выходной день вне строя вместо воскресных строевых «№ 5», можно и на гауптвахту угодить. И вдруг такое ассорти?..
Ответа он так и не дождался. Вернее, – не расслышал. Но то, что ответ этот был – понял.
Чуть погодя. После того как тупая боль в груди опрокинула его на эти проклятые вонючие угольные мешки, и уже лёжа на них, – увидел.
Вот он, ответ, – в разодранных ртах этих странных «уланов», скачущих прямо через него, через голову…
«Но, кажется, не в атаку…» – последнее, о чём успел подумать оберст-лейтенант, прежде чем этот чёртов уголь засыпал ему даже глаза…
Встреча.
Железнодорожный узел Обертау
– Что это у них там творится? – артиллерии поручик с незатейливой фамилией Сидоренко всматривался в смотровое окошечко бронещитка путиловской полевой трёхдюймовки.
Затем, уступив окошко наводчику, он рискованно высунулся поверх откидного верха щитка. Как ни странно, в зелёную сталь брони не щёлкнуло ни единой пули.
Там, на той стороне густой рельсовой чересполосицы, и впрямь, происходило что-то непонятное.
Стрельба, прежде ведшаяся вполне себе «дежурно» – сначала застучат наперегонки два-три «бергмана», бахнет немецкая полковая пушка, полетят рубчатые шары «Kugelhandgranate», – вдруг прекратилась. Затем там вдруг вспыхнула короткая, но ожесточённая перестрелка. И как будто даже не имевшая отношения ни к его, поручика, расчёту, ни к караулу 55-го спецсостава, ни даже к упрямцам-жандармам их железнодорожного департамента, не пожелавшим разбежаться с прочими своими собратьями.
Особенно наводилась такая мысль криками там, за баррикадой угольных мешков и деревянных ящиков с малопонятным тряпьём.
«С чего бы им там разораться? Ладно, если в атаку идти – есть повод».
А так… Ан нет. Кажется, пошли. Но опять-таки странно как-то. Вроде как вопреки. Вон из-за баррикады вылетела спиной вперёд серая фигурка и покатилась по выжженной траве кожаная кайзеровская каска с пикой в сером чехле. Взмахнул кто-то руками, упал. И, снося на пути баррикадный хлам, буквально в один узкий проход, на путевую межу ринулись немцы, каких они раньше не видели.
«Какие горячие парни, однако… – невольно поёжился поручик Сидоренко. – Даже своим морды понабивали, кто идти не хотел! И главное…»
Никакой тебе обычной немецкой педантичности с разворотом в стрелковую цепь по фельдфебельскому свистку. Никакого тебе: «Айн, цвай, драй…» – ритма.
– Заряжай! – сам себе скомандовал Сидоренко.
А больше ведь и некому уже скомандовать. Весь его расчёт лежит уже, кто на чёрном краю воронки, кто у сошников лафета. Остался только парнишка-наводчик – подарок судьбы, бог весть откуда взялся – и расспросить некогда было, сказал: «Умею!» И впрямь сумел.
Сидоренко схватил из разбитого ящика снаряд, кинул в казёнку, выглянул снова в окошко.
Валят, что горох из прохудившегося куля. Срывают на ходу шинели.
– Наводи… – уступил место вихрастому своему наводчику.
Тот умел бить прямой наводкой, не заглядывая в дуло, чуть ли не на ощупь. Но сейчас отчего-то не бил.
Поручик обернулся.
В пухлых губах паренька улыбка блуждала самая идиотская.
Поручик даже опешил:
– Ты чего? Стреляй давай.
– Не надо стрелять, – покачал ушастой головешкой паренёк. – Там мой брат.
Мемуар:
Фельдмаршал лорд Гораций Герберт Китченер, военный министр Великобритании:
«Если флот прорвется, Константинополь падёт сам, а вы одержите победу… не в сражении, а в войне».
(Напутственное слово генералу Гамильтону)
ГЛАВА 16. И ОПЯТЬ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ УЗЕЛ ОБЕРТАУ
Вадим
Что бы там ни имел в виду доктор Бурденко, настаивая: «И покой, милостивый государь, совершенный покой!» – но явно не то, чтобы, намертво вцепившись в поручни, хоть и с умиротворённой гримасой, пациент его мчался на носу паровоза. Стоял прямо под клёпаной крышкой с цифирью, точно резная фигура под бушпритом галеона, утопая то и дело в дыму и пару.
Арина, оставшаяся в двери кабины, просто извелась вся, выглядывая:
«Как он там?..»
Но всё, что она могла сделать, – заранее туго забинтовать оперированную голову Вадима и настоять, чтобы не «лихачил»: вынул, как все пехотные, металлический ободок из фуражки, чтобы опали, обвисли поля – так уж точно не слетит, а главное – не будет рвать ремешок на ветру и «ломать» голову.
В кабине оставались ещё Порфирий с Кузьмой – как без них?
Кира же, оправдывая репутацию «барышни нервической», всё время до того страшно горячившаяся, вдруг впала в ступор, уставившись огромными чайными глазами прямо перед собой. О чём думала?
Марта, в этот раз понятливо, не порывалась даже забраться в «Кукушку» и ехать со внезапной компанией – и некуда, да и без того наверняка заслужила розыск своей персоны полевой жандармерией немцев.
До «узловой», Обертау, было совсем недалёко, но Порфирий предпочёл разогнаться – и от его «предпочтений» спина у Кузьмы была уже разрисована угольными бороздками пота. Так что ему уже и всё равно было, что там творится за пределами ревущей топки, и чем всё закончится.
А разницы – там и тут – было немного.
Чем ближе к станции, тем больше там было от «топки», от «адовой», – по крайней мере именно так и казалось старому машинисту Порфирию. Но некогда было не то, что испугаться, но даже подумать: «И кой чёрт меня утянул в эту адову топку?»
Упомянутая «нечистая сила»,
