Александра не могла собраться с духом, не знала, с чего начать. Оглядывала зал радостным приветливым взором, и вид этого юного прекрасного существа, гуляющая по румяным щекам улыбка, роскошная мальчишеская прическа, — и просторная блуза из черного блестящего шелка, — все в ней было ново, необычно, вид ее завораживал, разливал вокруг незримый дух энергии и красоты, обаяние нежной юности и струящейся безграничной доброты.
Она еще ничего не говорила, но ее уже любили, за ней готовы были идти куда угодно.
Кто–то из зала крикнул:
— Как вас зовут?
— Александра.
— Но вы же девушка!
— Я и говорю: Александра.
Слышала, как пламенеют щеки, упруго стучит сердце, смотрела на листок, оставленный ей Павлом.
В зале раздался приглушенный смешок, но чей–то зычный голос крикнул:
— Тише вы!
Поднялся Иван Тимофеевич, заговорил:
— По праву председателя предоставляю слово Александре.
И Саша встала, обвела всех посерьезневшим взглядом и хотела было начать, но из боковой двери кулис на сцену вышел медведеподобный мужчина. Он подошел к краю стола, поздоровался с Александрой, кивнул Ивану Тимофеевичу.
— Я — глава Сосновской администрации, должен заявить: данное собрание не санкционировано властями.
Зал загудел, кто–то кричал:
— Мы тебя не выбирали, катись ты туда, откуда приехал!
Иван Тимофеевич поднял руку, попросил тишины. И повернулся к администратору:
— Вам известно, что в городе создан Комитет общественного спасения, создавал его народ, — между прочим, единогласно, и вы, демократы, если вы действительно демократы, должны считаться с волею народа.
— Хорошо, хорошо, Иван Тимофеевич, — поднял руки администратор, — я с этим фактом считаюсь и тоже готов вступить в ваш комитет. Разрешите мне присутствовать на вашем собрании?
Александра подвинула ему стул, сказала:
— Садитесь, пожалуйста!
И повернулась к залу, заговорила звонко, уверенно:
— Я хочу передать вам привет от молодежного движения — тоже общественного, — «Черные ястребы» и поздравить с созданием Комитета общественного спасения. Вы уже знаете, что мы обложили налогом подпольных производителей водки, и этот налог раздаем населению. Вчера мы собрали очередную дань и хотели бы раздать собранные деньги жителям города и района. На каждого человека выделяем сто двадцать пять рублей и сто долларов. В районе вашем живет сорок тысяч человек — вот вам, Иван Тимофеевич, деньги.
Подвинула к нему два чемодана — один с рублями, другой с долларами. И села.
Поднялся администратор:
— Не знаю, как и назвать эту акцию. Она незаконна.
Наклонился к Александре:
— Не стану спрашивать, как вы достали эти деньги, но если вы уж хотите раздать их нуждающимся…
Зал загудел, задние ряды поднялись, кто–то кричал:
— Да какое собачье дело этому борову до наших денег! Он хочет забрать их и прикарманить, как они прикарманивают все наши денежки. Пусть лучше расскажет, на какие шиши они тут понастроили себе дворцы!
Иван Тимофеевич снова остановил шум. Обратился к администратору:
— Что вы хотите?
Администратор замахал руками:
— Ничего я не хочу! И не буду вам мешать. Если уж попали в руки деньги, распоряжайтесь ими, как хотите. Только не обращайтесь ко мне за помощью, когда вот этого молодца…
Он показал на Александру.
— И того вон…
Показал на Павла.
— И всех, кто носит эти черные рубашки — этих новых фашистов…
Зал снова взорвался:
— Фашисты — это вы, сволочи такие! Обворовали народ, не платят зарплату. Наручники на вас наденем! Убирайся отсюда, свинья жирная!..
— Хорошо, хорошо, я уйду. Но когда раскроются ваши преступления…
Последние слова его потонули в гуле возмущенных голосов, в топоте и свисте разгневанных людей.
Когда зал успокоился, Александра сказала:
— Нам бы хотелось, чтобы все деньги распределили по справедливости.
— Не надо беспокоиться. Это дело мы берем в свои руки, — заверил ее Иван Тимофеевич.
Она тронула пальцами оба чемодана, как бы передавая их председателю.
И сошла со сцены, села рядом с Павлом.
Павел шепнул ей: «Пойдем обедать», — взял ее за руку, и они направились к выходу. И уже за спиной услышали громкие аплодисменты… Сосновцы бурно выражали им свою благодарность.
Александра хотя и ночевала у Павла, но не успела разглядеть всех членов его семейства. А семья у него большая: в огороде с утра до вечера трудился отец, семидесятилетний больной старик, у плиты хлопотала мать, и рано утром ушла на работу в парниковое хозяйство жена Галина. Четверо детей ходят в первую смену, и Саша их не видела, но вот теперь они один за другим заглядывали в большую комнату, где за столом сидели их отец и незнакомый парень в форме «черных ястребов». Они робко кивали ему, не решаясь войти. Собрались на веранде, ожидая, когда бабушка им даст чего–нибудь поесть. Александра вышла к ним и, обращаясь ко всем сразу, сказала:
— Давайте знакомиться, меня зовут Сашей.
Три мальчика и девочка повернулись к ней, но заговорить не осмелились. Саша подошла к девочке, протянула ей руку:
— Как тебя зовут?
— Ирина.
— А сколько тебе лет?
— Тринадцать.
— О-о!.. Ты уже совсем большая. А братьев твоих как зовут?
— Вот его, — показала Ирина на самого большого, русоволосого, синеглазого парня, — Игорь. Он учится в шестом классе. И хочет ездить с отцом на мотоцикле. А эти… Федя и Вадим. Федя еще маленький, он у нас первоклашка.
— Я уже умею читать, — осмелел Федор. — И на папином дисплее могу сложить любые цифры.
— Не любые.
— Любые! — настаивал Федор.
Вадим обратился к Саше:
— А правду говорят, что ты девушка, а только парнем назвалась, чтобы тебя приняли в «черные ястребы»?
Александра наклонила к нему голову, повела плечом:
— А если девушка — разве это плохо?
— Не плохо. А почему у тебя знака белого нет, как у нашего папы? Хочешь, я тебе свой отдам?
— А у тебя есть такой знак?
— Есть. Из белого шелка. Я сам вышил Серп и Молот. На уроке труда. У нас ребята многие вышили и девочки, только нас не принимают в «ястребы».
— А учитель не ругает вас за то, что вышиваете?
— Василий Кузьмич даже помогает. Он только говорит: вы немножко подрастите, и тогда вас примут к себе «ястребы». И дадут мотоциклы.
Потом пришла их мама, Галина Степановна, тонкая, стройная женщина, сохранившая девичью фигуру. Поздоровалась с Сашей:
— Не хотела будить вас рано, ушла на работу, а там мы опять «волновались».
