Ознакомительная версия.
— Это значит «Должник»?
— Вот именно. Редкая фамилия, наверно, раньше люди меньше в долги влезали.
Он ошибся. Парадниек, который честно копался на огороде, готовя его к зиме, вспомнил даму, ее детишек и их гувернантку, а также Фогеля.
— Они по-русски говорили. Госпожа два раза покупала деткам «берлинеры», чтобы ели и не мешали ей смотреть в… в двойные стекла?.. Господин в шляпе с полями прохаживался поблизости. Гувернантку она называла, как по-русски, имя и отцовское имя, — переводя в голове латышские фразы на немецкий язык, говорил Парадниек. — Имя — Анна. Госпожа — у этой русская фамилия, госпожа… как у моего соседа фамилия, такая…
Сосед у Парадниека был Иванов.
— Думаешь, нам повезло? — спросил Лабрюйер Линдера.
— Это мы узнаем, побывав в адресном столе. Боюсь, что Ивановых в Риге — до черта и более. А сейчас попробуем найти Самойлова и Фирста.
Агенты обшарили все окрестности, стучались во все запертые дачи, шляпу не нашли, зато Джим нашел нож. Из чего можно было приблизительно вычислить место, где убили Фогеля. Но только приблизительно — лужа крови отсутствовала.
— Самый край Кайзервальда, что ли? — удивился Лабрюйер, разглядывая широкий и довольно длинный нож. Всякое оружие повидал он за время службы в полиции, но чтобы для убийства употребили штык-нож — видел впервые.
— Там все дома заперты. В одном живет сторож. Ничего не видел, ничего не слышал, — доложил Фирст.
— Зачем же Фогель туда забрел? Может, заманили? — предположил Линдер.
— Темное дело, — подытожил Самойлов. И тут же получил задание — ехать в адресный стол и выписать всех молодых дам с фамилией «Иванова».
— Больше ты ничего не знаешь про дело, которым занимался Фогель? — спросил Линдер Лабрюйера.
— Я все рассказал.
— И никакой связи между Пуйкой и Фогелем ты пока не видишь?
— Вижу. Каждое утро в зеркале, когда бреюсь и закручиваю усы. Я сам — единственная связь. Послушай, Линдер, я сам был бы рад, если бы настоящая связь обнаружилась. Ведь Пуйку наверняка удавили из-за того, что он за мной ходил и мог мне назвать заказчика. Но ее нет. Какое-то дурацкое совпадение, понимаешь? Совпадение! — взорвался Лабрюйер.
— Да понимаю я, понимаю! Ты можешь объяснить, зачем тебе понадобился Фогель?
— Не могу. Это что-то такое эфемерное, неясное в голове… Ну, не могу. Скорее всего, это связано с шайкой карточных шулеров.
— Той, на которую нацелили Янтовского?
— Его все-таки послали во «Франкфурт-на-Майне»?
— Ну да! У нас говорили — это по твоей подсказке. Возвращался бы ты на бульвар, ей-богу!
— Нет. Может быть, когда-нибудь. Сейчас — нет, — твердо ответил Лабрюйер. На самом деле ему уже хотелось вернуться. Но упрямство не дозволяло. Лабрюйер поставил цель — доказать Енисееву, что он, пьянчужка, которого Господь по загадочной милости наградил звучным баритоном и почти идеальным слухом, может обойти долговязого и ехидного жандарма по служебной лестнице, проявив себя в деле не хуже, а еще и лучше, чем этот чертов жандарм.
Потом поговорили о фотокарточках, которые Горнфельд, при всех своих пороках не унижавшийся до совсем мелких пакостей, передал Линдеру. Пока никто второго топтуна не опознал.
Вернувшись в фотографическое заведение, Лабрюйер первым делом пошел к Каролине.
— Одной пташкой меньше стало, — сообщил он и рассказал про смерть Фогеля.
— Значит, это была не наша пташка.
— Черт ее разберет.
— Наша бы не позволила заколоть себя ножом в спину. А что за нож? Вы его видели?
— Видел. Штык-нож, если вам это что-то говорит. И не российского образца.
— Говорит. Странно, что убийца расстался с таким ножом.
— Я думаю, потерял и не стал искать в потемках.
— Значит, торопился?
— Может, и торопился… — Лабрюйер задумался. — А в самом деле, какая армия вооружена этими ножами?
— Возьмите «Атом», договоритесь с Линдером, чтобы вынес вам на пару минут этот нож, и сделайте снимок. Мне тоже любопытно поглядеть.
— А вы собирайтесь в цирк. Опаздывать — нехорошо.
В цирк пошли пешком — благо вечер был сухой и сравнительно теплый. Впереди — Лабрюйер с Каролиной, молясь Богу, чтобы никто из знакомых не встретил его со страшилищем, сзади — очень довольные Ян и Пича. Лабрюйер мог чувствовать себя добропорядочным рижским предпринимателем, после трудового дня решившим приобщиться к культуре и вознаграждающим своих честных и трудолюбивых служащих. Одно лишь мешало — револьвер в ременной петле под мышкой. Петлю подарила Каролина, сказав, что в Питере такие уже чуть ли не в лавках можно купить. Револьвер был его собственный.
По дороге зашли в цветочную лавку, взяли корзину белых роз для фрау Берты.
Представление было, с точки зрения Пичи с Яном, просто восхитительное. Еще бы! Жонглер, который кидает семь красных шаров, потом восемь белых колец, потом еще какую-то блестящую дребедень! Фокусник с неизменным кроликом из цилиндра! Фрау Берта, выезжающая на колеснице, увитой гирляндами, с двумя десятками белых голубей на железных этажерках!
Узнав фрау Берту, Пича зааплодировал так, что зрители стали на него оборачиваться.
Артистка показала несложный, но очень красивый номер. Голуби ходили по тросточке, поднимались по лесенке, качались на ажурных качельках, она жонглировала тремя птицами, и все это было так очаровательно, что публика от умиления чуть не плакала. Наконец униформист в синем с золотом мундирчике вынес шляпу из ивовых прутьев. В поперечнике она была чуть ли не в полтора аршина и надевалась не просто так — а имела две опоры, которые ставились на плечи артистки. По сигналу свистульки Эмма Бауэр стала выпускать из форганга голубей, одного за другим, они кружили над фрау Бертой, опускались на шляпу, и каждый занимал свое место.
— Двенадцать фунтов, — сказала довольно громко, чтобы перекрыть аплодисменты, Каролина.
— Что — двенадцать фунтов?
— Голуби весят. Их дюжина, каждый не меньше фунта.
Потом были вынесены корзины с цветами, из зала прилетело несколько букетиков, фрау Берта отдала шляпу и цветы униформистам, укатила на колеснице, зато выехали велосипедисты Бастиан, трое мужчин и дама. Лабрюйер узнал красавицу Дору. Дама просто украшала собой их выступление, катаясь немногим лучше дачницы на рижском штранде, зато мужчины творили чудеса и в конце концов принялись на ходу разбирать свои велосипеды — откручивали рули, отбрасывали седла, от одного осталось только заднее колесо, от другого — переднее, и артисты, сцепившись руками и ногами, явили публике совершенно невероятный велосипед и в этом виде укатили с манежа.
Ознакомительная версия.
