Руна тянула ее за собой, все глубже в воду, и теперь принцесса охотно ей повиновалась. Гизела не верила в то, что они сумеют доплыть до другого берега, но она хотела хотя бы сохранить за собой право выбирать собственную смерть: она предпочла бы утонуть, а не погибнуть от меча.
Но Таурин пока не обнажал свой клинок. Он неподвижно сидел в седле, по-видимому, надеясь на то, что Эпт сделает свое дело. И только когда девушки добрались до середины реки и вновь оглянулись, чтобы посмотреть на врага, он поднял руку и отдал своим людям приказ.
Гизела с изумлением увидела, как мужчины спешились и достали луки. Хватка Руны стала крепче. Северянка ожесточенно сопротивлялась течению. Их продвижение замедлилось из-за того, что девушки угодили в тину и переходили реку, по щиколотку проваливаясь в густую жижу.
Добраться сюда было нелегко, но выбраться из липкого ила, когда тебя норовит подхватить бурный поток, казалось и вовсе невозможным.
Когда сверху на девушек обрушился град стрел и их свист смешался с рокотом воды, Гизела подумала, что им не выбраться отсюда живыми. Но Руна тянула ее вперед, и с каждым шагом противоположный берег становился все ближе. Тем не менее Гизела не верила в то, что они туда доберутся. Вновь засвистели стрелы. И вдруг в теле принцессы вспыхнула боль, настолько сильная, что девушка даже не поняла, куда вошла стрела – в руку, в ногу, в бок?
Боль раздирала ее тело, рвала его на части, точно голодный зверь. И этот зверь рычал. Ревела река, мир вокруг наполнялся шумом. Все стремилось уничтожить ее. А потом боль исчезла, остался только холод. И не было уже ни руки Руны, ни дна под ногами, была только вода. В этом водном пространстве не было ни верха, ни низа. В груди у Руны колотилась боль, волнами расходившаяся по телу. Боль перестала быть яркой вспышкой, она потемнела, стала черной, как сама преисподняя.
И пока Гизела погружалась в эту тьму и холод, она думала о том, от чего же она умирает. Она тонет? Или погибает от потери крови?
Монастырь Святого Амброзия, Нормандия, осень 936 года
Да, Аренду ведома была лишь часть тайны, но не все. Он знал, что в его венах течет кровь северян, и это угнетало его. Он был монахом – или хотел им быть – и при этом не знал, были ли христианами его родители.
Мать настоятельница тщательно подбирала слова. Она хранила свою тайну много лет, но никогда не была искусной лгуньей. Скорее она полагалась на молчание, на то, чтобы не сказать ничего лишнего. Однако сейчас молчать было нельзя. Нужно было успокоить Арвида, чтобы выражение ужаса исчезло с его лица. Успокоить его, утешить, не дать его миру разрушиться. Да, его мир пошатнулся, когда враг попытался убить его, ранил, заставил спасаться бегством. Но что-то еще удерживало целостность его мира. Было еще что-то упорядочивающее, что-то, на что можно положиться в час беды.
Да, аббатиса не могла стать опорой Арвиду, не могла спасти его. По его глазам она поняла, что в этот миг что-то разбилось в душе этого мальчика, и осколки, разлетевшиеся во все стороны, больно ранили и ее саму. Впрочем, ее душа не была настолько опустошена. Мать настоятельница давно знала эту тайну и смирилась с ней. Она знала об этом… с тех самых пор. Тогда, когда с ней поступили дурно. Тогда, когда она поступила правильно.
По крайней мере, раньше она так думала. Теперь же аббатиса уже не была уверена в том, что правильно, а что нет. И имеет ли это какое-либо значение для Арвида.
– Я думала, ты знал, что… что не она… а я…
Настоятельница запнулась. Звук ее голоса напоминал писк птенчика, выпавшего из гнезда.
Ладонь юноши легла на амулет.
– Ложь, – с трудом выдавил он.
Мать настоятельница глубоко вздохнула.
– Так было лучше для тебя, – пробормотала она, еще не до конца совладав со своим голосом. – Просто забудь, что я сказала… не думай об этом…
Ах, какие глупости! Будто слова – это сор, который можно выбросить.
Женщина протянула руку и коснулась плеча Арвида. Ее потряс его ужас. А еще – его отвращение.
Как же ей знакомо это отвращение, как часто она испытывала к себе, да и к другим, нечто подобное! Но сколь бы привычным ни было это ощущение, оно сильно задело аббатису. И вызвало в ней упрямство.
Отдернув руку, она с горечью подумала: «Я такого не заслужила». Непонимание, ярость, смущение – да, этого она ждала. Гнева. Града вопросов. Упреков. Но не презрения.
– Что бы мы ни сделали, мы сделали это для тебя.
Ее голос больше не дрожал. Сейчас мать-настоятельница говорила тем спокойным тоном, которым обычно утихомиривала возмущенных чем-то монахинь.
Но на Арвида этот тон не подействовал. Отшатнувшись, юноша развернулся и побежал к воротам.
– Арвид! – крикнула настоятельница.
Как давно она не кричала так громко. Не звала его по имени.
Мальчик не остановился. Добежав до ворот, он отодвинул засов и распахнул тяжелые створки, но сначала выйти наружу не решился и лишь через некоторое время переборол свой страх. Мать-настоятельница пошла за ним, вначале так же поспешно, затем все медленнее. Словно какая-то невидимая сила удерживала ее, не давала продвинуться вперед.
Женщина нечасто покидала родные стены и всегда делала это в сопровождении аббата соседнего монастыря. Помедлив, аббатиса вышла за ворота. Она впервые в одиночку пересекла невидимую черту между мирской и церковной жизнью. Настоятельница была смущена и напугана, и ей казалось, что вот-вот кто-то остановит ее, схватит за плечо. Но никто не преградил ей путь, никто не окликнул ее, и женщина побежала по тропинке, легко, будто юная девушка. Правда, вскоре она запыхалась – как, впрочем, и Арвид. Конечно, при других обстоятельствах он легко скрылся бы от нее, но незажившая рана вынудила его остановиться.
– Прошу тебя, давай поговорим. – Аббатиса вновь протянула к Аренду руку, но юноша отшатнулся, отмахиваясь. – Прошу тебя…
Она запнулась, только сейчас увидев, что паренек напряженно прислушивается. Но мать-настоятельница не последовала его примеру. Чужой мир и его звуки, возможно, таившие угрозу, не пугали ее. Сейчас больше всего матушку заботило смятение Арвида.
– После всего, что ты узнал, ты можешь ненавидеть меня, – произнесла она. – Но прошу тебя, не убегай! Только в монастыре ты можешь чувствовать себя в безопасности. И только там я смогу рассказать тебе о том, что случилось тогда и что…
