— Я вас эксплуатирую, не считаясь с чином вашим и положением, — сказала Настя, подражая деду.
— Чин? Какой же я чин? Как это вы судите обо мне?..
Папу не хотелось разрушать её иллюзий. Он не уловил иронии, заключенной в её словах.
— Важный вы. Наверное, начальник? Настя улыбалась, — теперь уже на глазах у Папа. И Пап в её улыбке увидел намек на свою внешность. И решил не церемониться.
— Я доктор наук, — соврал он. — Но при чём тут мой чин? В науке есть авторитеты, а не чины. Это у вас на заводе все по полочкам: над рабочим мастер, над мастером — инженер. Стоят друг над другом да покрикивают. Чтобы не дремали.
— А что ж, и хорошо! — сказала Настя, протягивая Папу поднос с хлебом. — И вам в своей науке не мешало бы шевелиться поскорее.
Пап хотел сказать: «Хорошо вас дедуня просвещает», но во время прикусил язык, боялся, как бы Настя не передала их разговор академику. На сегодняшний визит он возлагал большие надежды, хотел понравиться Фомину и потом найти повод посетить академика на работе, а там и войти в доверие.
— Смело судите о науке, — заметил Пап, относя на стол поднос с хлебом. — Можно подумать не дедушка ваш академик, а вы.
— А мы ведь тоже… не лыком шиты, — со смехом отвечала Настя, помешивая на сковороде шкварчащую картошку. — Вы, случайно, не в НИИавтоматики на службе состоите?
— Да, в том самом НИИ, про который вы в газету письмо написали.
— Было дело…
Пап обрадовался случаю узнать подробности о письме молодежи «Молота» в «Комсомольскую правду». Он сел на лавочке возле печки и, потирая у огня руки, с надеждой, и почти мольбой, смотрел на Настю. А она, взглянув на него испытующе, спросила:
— А вы, никак письма–то нашего боитесь?
Выросшая с дедом, она нередко пускала в оборот его словечки.
— Мне–то что бояться? — проговорил Пап, сам того не замечая, что в его словах намек на тех, кому надо бояться письма комсомольцев.
— А этот?.. ваш?.. — заговорила Настя и повернулась к Папу.
— Вадим Михайлович Бродов, — подсказал Пап.
— Да. Он брат нашего Феликса.
Она решила прикинуться незнайкой. Только, мол, и знаю о Бродове, что он брат Феликса. И, подстегнутая озорной затеей, обратилась к Папу:
— А может, ваш приятель, или ваш начальник Бродов как–нибудь тоже… отвечает за систему автоматики на новом стане?
— Как–нибудь! — воскликнул Пап. — Да не как–нибудь, а прежде всего он и отвечает за эту систему! Он же директор того самого института, который создавал…
— А–а–а… — протянула Настя. И понимающе закивала головой. — Мне теперь ясно, почему его братец Феликс так болезненно воспринимает критику вашего института.
И Настя громко, по–мальчишески присвистнула.
— Жаль, жаль, — проговорила Настя, продолжая вслух свои размышления.
— Чего вам жаль? — спросил Пап.
— Хороших таких людей обижать… таких, как… вы… ваш начальник… Очень жаль, да что поделать. Дружба дружбой, а служба службой.
— Напрасно вы нас жалеете, — сказал Пап, инстинктивно подвигаясь к Насте. Он смотрел на её обнаженную сильную руку. — Критика нам на пользу. Мы люди современные, сознательные.
— Вот как письмо наше напечатают, вам будет совестно. Все узнают, как вы нас подводите.
— Письмо уже напечатали. Если ваш дедушка не прочел его, то прочтет. Он ведь как–никак главный конструктор стана. Не знаю, понравится ли ему ваша… ваше письмо.
— Дедушка тут ни при чём! — отрезала Настя. — Он конструировал стан, а не приборы. Наоборот, дедушка нам скажет спасибо. А что до его репутации — вы не беспокойтесь. Славы его не убудет.
Последние слова Настя произнесла с гордостью.
Пап не нашелся с ответом.
Вернулись из сада Фомин и Бродов. К тому времени ужин был готов. Они сидели за большим круглым столом посреди гостиной. Пили вино, ели грибы собственного засола, яблоки, варенья — тоже из своего сада. Настя угощала гостей с особенным удовольствием, потому что в этом году она впервые за свою жизнь сама делала запасы на зиму, пробовала приготовлять варенья, грибы и прочие дары подмосковной земли. Савушкин не проносил ложки, чтобы не похвалить хозяйку, не высказать своего суждения. Он сидел рядом с Настей и часто вставал и шел с ней на кухню, чтобы помочь ей, — чувствовал себя, как дома, но с гостями говорил мало. Он знал обо всем происшедшем вокруг его имени, знал, что издан приказ о его назначении в институт к Бродову. Бродов к нему обращался редко, он, видимо, не хотел придавать значения факту назначения Савушкина заведующим сектором института и больше беседовал с академиком и Настей, которая сидела напротив него и проявляла к нему дружеский интерес.
— Ваш брат тоже администратор — у него целая бригада артистов, — сказала она Бродову, нажимая на слово «брат» и подкладывая ему грибков. — Он, наверное, говорил вам?
Дед недовольно сморщился, но промолчал. Внучка уже несколько раз заговаривала с ним о заводском ансамбле; и что Бродов–старший открыл талант у Егора Лаптева, и что ансамбль собирается в какую–то поездку; будто бы Феликс, у которого не открыты никакие таланты, на время поездки хочет взять на себя роль администратора. И такая любительская роль есть в оркестре. По тону, каким сообщила ему об этом Настя, он почувствовал холодок в их отношениях, и это его успокоило. Он питал к семье Бродовых предубеждение и в душе считал, что хорошего человека там быть не может.
— Нет, он мне ничего не говорил, — ответил Бродов, — он вполне самостоятельный человек и не ставит меня в известность о подробностях своей жизни. А что, он талант какой–нибудь?..
— Да, он отличный организатор! — нашлась Настя. — И кажется, неплохо поет, — соврала в заключение. И ещё она бы хотела сказать: «А ещё лучше он защищает систему автоматики на стане». Она теперь иначе смотрела на поведение Феликса, на его жаркие споры о технике, нападки на «гигантоманов» — он в этих спорах не столько отстаивал свои принципы, — Настя поняла теперь: у него их попросту нет, — он защищал брата, его институт, старался переложить ответственность с автоматиков на механиков, — то есть на её деда, его учеников. Она теперь жалела, что иногда соглашалась с Феликсом, шла у него на поводу. А как он восставал против письма!.. «Ну, погоди, — говорила себе Настя. — Мы ещё с тобой посчитаемся».
— Да, да — поет он неплохо, — сказала Настя, как бы очнувшись от своих мыслей.
— Именно, неплохо, — улыбнулся Бродов. Он посмотрел на Фомина, видимо ожидая его комментарий к поступкам современной молодежи. И, повернувшись к Насте: — Вы тоже поете в ансамбле? Или… пляшете?
