Изо всех сил он старался вспомнить, этой ли дорогой они шли с Угольком, и в конце концов решил, что в стремлении обойти нахоженные тропы он отклонился слишком далеко к западу, отказавшись, таким образом, от единственного безопасного пути, проходящего через земли мотилонов.
С каждым шагом он все больше убеждался, что так оно и есть: уже к полудню оказалось, что он заплутал в лабиринте поросших лесом скал, глубоких расщелин, заполненных непроглядным туманом, и отвесных круч, на которые не отважилась бы ступить даже самая отчаянная коза.
Сьенфуэгос даже и помыслить не хотел о том, чтобы повернуть назад, и стал придумывать способ спуститься к побережью, а потому во второй раз ему пришлось переночевать на краю пропасти. Если бы где-то поблизости оказался бы отряд охотников, то шансы на спасение были бы минимальными.
Его тревожила гладкая стена без многочисленных выступов, не то что на скалах родного острова. Горы Гомеры были гораздо доступней, чем эти скалы, отполированные ветром, который, казалось, просто развлекается, век за веком превращая место обитания диких «людей пепла» и поистине неприступную крепость.
Но в самом ли деле это неприступная крепость или, быть может, своего рода огромная тюрьма?
Канарец не уставал задаваться этим вопросом, ибо выбраться из ловушки оказалось и впрямь нечеловечески трудно; в то же время, учитывая, что горный лабиринт служил естественной преградой, не позволяющей чужакам беспрепятственно проникать в земли мотилонов, канарец пришел к выводу, что те, очевидно, не слишком зорко охраняют этот рубеж.
Затем он вспомнил, что по дороге ему ни разу не попалось ни единого гнусного оркестра с ужасными погремушками из черепов, что встречали их с Угольком на пути к Большому Белому, приветствуя кошмарной музыкой. Также ему вспомнилось, что за последние часы он не видел ни одной тропинки, проложенной человеком, и теперь мог надеяться, что враги нечасто посещают этот пустынный горный лабиринт на краю своих обширных земель.
Наконец-то немного схлынуло невыносимое напряжение последних дней, хотя Сьенфуэгос старался ни на секунду не расслабляться, считая, что и без исходящей от мотилонов опасности сельва может принести достаточно проблем.
Он прекрасно понимал, что теперь самую большую угрозу представлял собой безумный рельеф, поскольку густая растительность временами нависала прямо над краем пропасти, и приходилось постоянно быть начеку — не скрывается ли за группой деревьев глубокий обрыв.
К полудню путь преградило узкое ущелье. Сьенфуэгос вполне мог бы его перепрыгнуть, если бы хватило места для разбега. В то же время, на то, чтобы при помощи шеста с риском для жизни спуститься на дно ущелья, а затем так же подняться по противоположному склону, наверняка потребовалось бы по меньшей мере два дня титанических усилий.
— Мать вашу за ногу! — выругался он сквозь зубы. — Боюсь, придется отрастить крылья, или я останусь здесь навсегда.
Это было поистине царство орлов и беркутов — лишь хищные птицы могли чувствовать себя как дома в этих горах. Иногда канарец замечал их огромные гнезда на высоких уступах отвесных скал, так что ни одна, даже самая голодная змея, не добралась бы до птенцов.
К рассвету четвертого дня Сьенфуэгос обнаружил, что котомка, служившая ему подушкой, насквозь пропитана кровью, а когда попробовал встать, у него так закружилась голова, что он едва не рухнул.
До конца дня изможденного и встревоженного канарца охватила необъяснимая апатия, так для него не характерная, он бродил по джунглям без определенного направления, механически следуя вдоль бесконечных извилистых ручьев, большую часть времени не сознавая, что творится вокруг, и погрузившись в оцепенение.
Ближе к вечеру над головой вдруг разразилась буря, солнечные лучи, казалось, тщетно выискивали его сквозь ветви высоких парагуантан, по листве с такой силой стал хлестать тропический ливень, что канарцу пришлось заткнуть уши, чтобы не оглохнуть.
Вот тогда-то он и обнаружил на мочке уха корочку запекшейся крови и невольно задумался: как могло случиться, что такая крошечная ранка вызвала столь обильное кровотечение, что котомка пропиталась насквозь?
Тучи медленно удалялись к северу, но чудовищный ливень все никак не унимался, словно в небе внезапно образовалась огромная дыра, через которую теперь извергались потоки воды. Дождь не утихал до самого утра, и эта ночь осталась в памяти Сьенфуэгоса как одна из самых кошмарных в его нелегкой жизни. Он так никогда и не узнал, что именно этот ливень спас ему жизнь.
Канарец даже не представлял, какой опасности подвергает свою жизнь, оставаясь в подобном месте, где во множестве водились вампиры — летучие мыши, кошмарные создания, питающиеся кровью. Именно они напали на него минувшей ночью, прокусив мочку уха и вытянув через ранку более литра крови.
Эти твари, обитающие лишь в Новом Свете, представляли главную опасность здешних мест. Помимо того, что они нередко оказывались переносчиками бешенства, эти животные, размером чуть крупнее обычной летучей мыши, благодаря особому строению пищеварительной системы могли бесконечно сосать кровь, одновременно извергая ее через анус, так что каждое пиршество тварей превращалось в настоящее кровопролитие. Они способны за одну только ночь полностью обескровить не слишком крупное животное, а человека — за три или четыре ночи.
Быть может, человек столь могучего телосложения, как Сьенфуэгос, прожил бы и дольше, но в любом случае он был бы слишком обессилен, чтобы продолжать путь, и остался бы во власти летучих мышей, которые в конце концов все равно высосали бы всю кровь, оставив лишь пустую оболочку, словно лампу, в которой выгорело все масло.
Папепак ничего не рассказывал ему о вампирах, обитающих в высокогорной сельве, поскольку и сам о них не знал: ведь в прибрежной сельве они никогда не водились. А потому канарец и не подозревал об их существовании: ведь они появлялись лишь тогда, когда жертва засыпала.
Очень редко случалось, разве что когда летучая мышь была заражена бешенством, что кровосос нападал на бодрствующее животное, и в этом случае впрыскивал с помощью острых клыков сильный анальгетик, позволяющие вампиру кормиться совершенно незаметно.
Больше всего крови терялось в первые две ночи, именно потому канарец и почувствовал такое истощение. Возможно, на этом и закончились бы его скитания, если бы не сильнейший ливень, помешавший кровососам летать, ведь падающая стеной масса воды мешала им ориентироваться с помощью ультразвука.
Какое-то шестое чувство подсказывало канарцу, что ему грозит серьезная опасность и нужно бежать как можно дальше от этого места; правда, он думал, что всему виной разреженный горный воздух, не слишком пригодный для дыхания, или не дающие покоя тучи москитов. Так или иначе, на рассвете следующего дня, несмотря на то, что дождь по-прежнему лил, не переставая, он все же решил спуститься по одной из головокружительно отвесных скал, рискуя сорваться на дно пропасти или застрять в одной из расщелин на склоне и остаться там навсегда.
