От хозяев гуфы Фридрих узнал, а потом рассказал своим спутникам, что такое уже случалось — несколько раз веселый Леопольд, во время охоты неизменно опустошавший с загонщиками и стрелками бочонок-другой вина, ловил вместо дичи приглянувшуюся ему крестьянку и увозил в замок. Крестьянки, правда, не жаловались — если их светлость и бывал грубоват, то это как следует окупалось: он одаривал «дичь» серебром, а то и золотом, к которому всегда добавлял какую-нибудь богатую побрякушку. Ну а если успевал наутро протрезветь и все еще помнил о своем приключении — то награждал лишним наделом или сбавлял подать семье красотки (если та была достаточно умна, чтобы вовремя напомнить, из какого она селения, и кто ее родня).
Своим слугам и охотникам герцог строго запрещал трогать его добычу, так что опасности стать жертвой подвыпившей свиты не было.
И спутники «малыша Ксавье» скрепя сердце согласились осуществить дерзкий замысел.
Когда-то, без малого семь лет назад, десятилетняя Мария попалась на дороге своре борзых барона Раймунда Лионского, и псы искалечили ее. Но с той поры, как ни странно, она начисто перестала бояться собак. Более того — научилась их понимать и говорить с ними, как еще раньше умела разговаривать с лошадьми, козами, птицами... Животные слушались «малыша Ксавье», которого старый барон взял тогда в замок и вскоре сделал своим сокольничим, не подозревая, что это не мальчик, а девочка.
И теперь Мария впервые использовала свою необычную способность, чтобы заставить собак вновь напасть на нее. Она сумела уверить Эдгара и его друзей, что риска никакого нет. Но те все равно сидели в кустах, держа наготове арбалеты. Впрочем, оружие не понадобилось. Повинуясь неслышному зову женщины, собаки наскочили на нее, повалили и... остановились. Лишь одну из них Мария заставила укусить себя за ногу — для пущего правдоподобия ей потребовались рана и кровь. Но это были просто царапины, и окажись герцог и его лекарь потрезвее — они могли заподозрить притворство: вряд ли «глухонемая Лоттхен» лежала бы так долго без памяти, получив столь пустяковую ранку.
Дело было сделано. Но дальнейшее представлялось куда более опасным, почти неразрешимым. Да, они знали, где находится плененный Леопольдом король. Но как пройти по замку? Как проникнуть в башню? Как убрать охрану? Наконец — как выйти оттуда и суметь вывести Ричарда?
Мария дала слово друзьям, что если осуществить ее замысел окажется невозможно, она просто-напросто убежит — переплывет ров и скроется в кустах, где Эдгар и Луи будут ее поджидать. Но удастся ли убежать? Если ночью и впрямь разразится гроза, то луны не будет, и стража со стены не увидит женщину. Но что если над аркой ворот опустят решетку, и станет невозможно вообще выйти за стены замка? Тогда, конечно, можно дождаться утра, а там Фридрих в крестьянской одежде явится в замок и начнет требовать пропавшую жену, которую увезли охотники. Однажды, как со смехом рассказывал крестьянин Клаус, такое уже приключилось. И Леопольд повел себя «благородно» — отдал похищенную красотку, пальцем ее не тронув. (Правда, через несколько дней земельный надел не в меру ревнивого мужа урезали на восемь моргенов! А что такого? Тебе жалко жены, а мне — земли. Все по-честному!)
Герцог, родственник барона, конечно, знал его в лицо, но с утра Леопольд будет спать как убитый, а слуги, даст Бог, предпочтут избавиться от похищенной женщины.
Вот только одно осложнение: здесь же находится проклятый Парсифаль, который тоже может вспомнить Тельрамунда, хотя не видел его много лет, и тогда...
В зале было совершенно темно и совсем тихо. Кажется, пир закончился, и все, кто мог добрести до своих постелей, заснули. А кто не добрел — тот свалился, где пришлось. Тишину не нарушал даже собачий лай: борзые, во время застолья носившиеся по залу и рвавшие друг у друга куски дичи, что им бросали со стола, теперь были изгнаны на псарню, и, как видно, тоже предавались сну — в этот день им задали работы.
Мария еще раз вслушалась. Приподнялась, села на сундуке и подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Постепенно перед ней прорисовалось пустое пространство, узкие, чуть более светлые силуэты высоких окон, темная масса стола, на котором еще громоздились остатки снеди, опрокинутые кувшины, блюда и кубки.
Она приподняла подол крестьянской юбки, тронула повязку на ноге. Кровь давно остановилась, и боли не было никакой — собака и вправду лишь слегка куснула женщину.
Теперь нужно было как можно бесшумнее сползти на пол и медленно, почти на ощупь, добраться до двери. Никого. Из зала вела всего одна дверь, за ней открывалось широкое пространство крепостного двора. Там наверняка светлее. Но там же может быть стража. Эти-то не напились! Конечно, пока и тут нет никакой опасности — ну, очнулась бедная, покусанная крестьяночка, увидала себя в совершенно незнакомом месте. Перепугалась. А кто бы не перепугался? Вот и решила поскорее добраться до дому, кинулась из зала во двор. Если остановят, то отведут обратно, либо на всякий случай запрут где-нибудь до пробуждения хозяина. А утром, даст Бог, Фридрих ее вызволит. Но тогда задуманное пойдет прахом, и нужно будет выдумывать что-то другое. Скорее всего, мужчины решат напасть на отряд императора, чтобы отбить пленного короля. И могут все погибнуть! Нет, нет... Она сумеет... Она должна!
Двор оказался совершенно пустым. И темным. Высоко на стенах горели факелы, но их свет был далеко. А небо было совершенно темным, затянутым черными тучами. Где-то вдалеке глухо рокотал гром.
Мария снова огляделась, определяя направление, в котором нужно идти. Башня вон там. Вперед! Пока все получается. Даже трудно в это поверить. Но ведь сначала она не верила, что ее привезут сюда. Привезли. Потом не верила, что оставят одну. Все ушли. Дальше она не верила, что во дворе не окажется стражников. Их не оказалось. Но не может же быть, чтобы ход в башню был открыт и чтобы там тоже отсутствовала стража!
Башня, из которой до Блондель донесся голос плененного короля, была самой старой частью замка Дюренштейн. Ей насчитывалось не меньше трехсот лет, и старые камни ее кладки местами так густо покрылись лишайником, что походили на массивные куски древесных стволов. Толстое тело башни лепилось к западной
