прибыль: к 1910 году на долю каучука приходилась четверть экспортных доходов Бразилии. Каучуковым баронам было буквально некуда девать деньги. (Почему бы не отправить рубашки на стирку в Париж?) В Манаусе, единственном бразильском городе, расположенном в 1000 миль вверх по реке посреди непроходимого леса, каучуковые бароны выстроили оперный театр и приглашали на гастроли оперных артистов – едва ли не единственным, кто им отказал, стал бессмертный тенор Энрико Карузо.
Тем временем коренное население каучуковая лихорадка буквально выкашивала, племена вымирали от европейских болезней и алкоголя. Затем к 1920-м годам каучук из Малайзии окончательно обрушил цены на амазонский. Бароны ушли вниз по реке и не вернулись, а сборщики нашли другие способы выжить. Лишь оперный театр Манауса остался немым напоминанием о капиталистическом понимании прогресса.
Бананы были еще одним неоколониальным кошмаром – на этот раз для пальмовых побережий Карибского моря. Американские банановые компании процветали в 1880-х и 1890-х, превратившись в первые в мире транснациональные корпорации. К началу XX века некоторые из них объединились в United Fruit Company, банановую империю, запустившую щупальца в Коста-Рику, Гондурас, Гватемалу, Никарагуа, Панаму, Колумбию и Венесуэлу. Экономическая мощь банановых компаний намного превосходила мощь правительств небольших принимающих стран. Несколько из них United Fruit буквально превратила в «банановые республики», позволяя себе контролировать губернаторов, членов кабинета министров и даже президентов за счет содержимого глубоких корпоративных карманов. Банановые компании приобрели миллионы акров земли для плантаций, еще миллионы – для будущего использования и еще миллионы – просто для того, чтобы предотвратить возможную конкуренцию. Иногда строители железных дорог использовали землю вдоль путей (предоставленную компаниям в качестве стимула) для разведения банановых плантаций. Иногда банановые компании прокладывали собственные рельсы. В любом случае быстрая транспортировка деликатных фруктов была непременным условием бананового бизнеса.
Банановые компании создали корпоративные города, населенные менеджерами, инженерами и агрономами из США – разумеется, с семьями: миниатюрные кварталы аккуратных американских коттеджей с верандами и тщательно ухоженными лужайками, практически изолированные от окружающей их страны. Доставив в США бананы, корабли компании возвращались с газетами, одеждой, кинопленками, велосипедами и продуктами, позволяя новым колонизаторам жить так, будто они и не покидали дом. Эти изолированные банановые анклавы, конечно, не способствовали развитию принимающих стран. Такие компании, как United Fruit, держали руководящие должности для белых американских сотрудников и нанимали «туземцев» для работы с мачете. Губернаторам и министрам, конечно, были выгодны теплые отношения с представителями компаний. Тот, кто продавал землю банановым компаниям, тоже получал прибыль. Компании платили налоги на неизменно выгодных для себя условиях. А когда эти огромные транснациональные корпорации уходили – из-за паутинной болезни [45], убившей плантацию, или новой корпоративной стратегии, – все, что оставалось после них, – это бывшие сборщики бананов: без работы, без земли, без образования и без пары пальцев.
Неудивительно, что сельские жители мигрировали в города, когда их прежними землями завладел аграрный капитализм. В начале XX века этот поток еще не стал наводнением. Население Мехико, одного из крупнейших городов планеты, на рубеже веков не превышало 350 000 жителей. Ни в Боготе, ни в Лиме не насчитали бы больше 100 000. Собственно, во всей Латинской Америке в те годы население было сравнительно небольшим и преимущественно сельским – всего около 63 000 000 человек. Тем не менее города неуклонно росли, а те города, которые привлекали новых жителей из сельской местности и европейских иммигрантов, росли как на дрожжах. Ко времени падения Росаса в 1852 году в Буэнос-Айресе было около 100 000 жителей. К концу неоколониального периода, примерно в 1930‐м, – 2 000 000. В 1900‐м это был крупнейший город Латинской Америки с населением в 600 000 человек. Рио-де-Жанейро, магнит для португальских, итальянских и испанских иммигрантов, занимал второе место с населением численностью чуть менее 500 000. Далее следовали Монтевидео, Сантьяго, Гавана и Сан-Паулу примерно с 250 000 жителей каждый. Надо заметить, что к этому времени практически все столицы региона обзавелись электричеством, телефонными линиями и трамваями. Буэнос-Айрес, Мехико и Рио строили великолепные бульвары по парижскому образцу.
В большинстве неоколониальных городов Латинской Америки – за вычетом, конечно, четырех-пяти самых крупных – не было фабрик и дымящих заводов. Индустриализация в бо́льшую часть региона пришла позже, а до того небольшие города и поселки были в основном торговыми и административными центрами, средоточием развлечений и услуг. Теперь они полнились суетой: семьи землевладельцев тратили прибыль от экспортного бума.
На деньги, которые приносили шахты, продажа скота и урожая, покупались особняки, прекрасная мебель, фортепьяно, фарфор, произведения искусства, в конце концов даже автомобили. По всей Латинской Америке семьи землевладельцев входили в XX век с волнующим ожиданием новых горизонтов. Процветание позволило им постепенно стать горожанами, оставив асьенду или плантацию под присмотром наемного управляющего или деревенского кузена. Возвращались они лишь изредка, на несколько дней, чтобы откушать деревенских деликатесов и поразить верных слуг историями о городском прогрессе.
Для сыновей и дочерей городских землевладельцев образование становилось все более важным. Некоторые изучали инженерное дело, архитектуру, агрономию и медицину, но самым популярным направлением, безусловно, оставалась юриспруденция. Типичный сын землевладельца в 1900 году был молодым доктором права, имеющим планы скорее в области политики, чем юридической практики. Образование и городская жизнь шли рука об руку, входило в норму уважительное «доктор» как обращение к любому выпускнику университета. В деревне же образование, даже начальное, было редкостью. В итоге Аргентина и Уругвай, самые урбанизированные страны Латинской Америки, были и самыми грамотными: к началу XX века большая часть их жителей как минимум умела читать. Однако в большинстве стран не меньше половины населения все еще было неграмотным. В Бразилии, стране с преимущественно деревенским населением и практически без школ вне городов, читать умели не более двух человек из десяти.
Все эти годы в белый средний класс продолжали проникать талантливые люди смешанного происхождения. Поскольку образование было дефицитным и престижным, неэлитные латиноамериканцы редко его получали, но когда им это удавалось, двери перед ними распахивались.
Иногда в такую дверь входил литературный гений, как, например, Жуакин Машаду де Ассис, которого до сих пор считают величайшим бразильским писателем. Что бы ни говорили о его внешности (cafe-com-leite – кофе с молоком), «элитарные» бразильцы выражали безоговорочное почтение его мастерству письменного слова. Мать Машаду де Ассиса была прачкой, а сам он начал путь наборщиком в типографии, и лишь затем смог стать журналистом. В 1897 году Машаду де Ассиса выбрали президентом престижной Бразильской академии литературы, поставив во главе очень талантливой (и очень белой) группы поэтов, политиков и ученых. И он был не единственным ярким
